Знатный польский шляхтич граф Ян Сапега, староста Бобруйский, приехал в Петербург в 1720 году и попросил у Меншикова руки его дочери для своего сынаПетра. Польщенный предложением, Меншиков согласился – ведь недаром он выводил свою мифическую, придуманную льстецами генеалогию от древнего польского рода. До замужества девятилетней Марии много еще должно было утечь невской воды, Сапеги же прочно поселились в Петербурге, пользуясь покровительством и светлейшего, и самой императрицы. Как и во многом другом, Александр Данилович и тут не знал меры: по его ходатайству 10 марта 1726 года Ян Сапега, не совершивший ни единого подвига на поле брани, стал генерал-фельдмаршалом русской армии, кавалером ордена Андрея Первозванного, а его сын, жених Марии, – камергером. А через день в присутствии Екатерины и всего императорского двора состоялось обручение Петра Сапеги и Марии Меншиковой, получившей в приданое поместья и 100 тысяч рублей.
И вдруг весной 1727 года произошла резкая перемена – помолвка была аннулирована, императрица дала согласие на брак Марии Меншиковой и великого князя Петра. По сообщениям дипломатов, обе цесаревны, Анна и Елизавета, как и голштинский герцог, умоляли царицу отменить свое решение. Они понимали, чем грозит им превращение Меншикова в тестя будущего императора Петра II. Но Екатерина осталась глухой к просьбам дочерей и зятя. В чем же дело? А в том, что в него вмешался Амур…
Как ни больна была императрица Екатерина (Маньян 19 апреля писал, что «государыня до того ослабла и так изменилась, что ее почти нельзя узнать»), юноши ей нравились как и прежде, и она все пристальней поглядывала на симпатичного жениха Марии Меншиковой. Вестфален вполне определенно пишет по этому поводу: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала своим фаворитом, намереваясь, как скоро он прискучит, поженить его на своей племяннице (Скавронской. – Е.А.). Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной партии для своей дочери, причем он осмелился предложить брак княжны с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову. Старый друг ее сердца (son ancien ami de coeur), он ее – простую служанку в своем доме – представил царю (Петру I. – Е.А.) сначала в качестве фаворитки, затем немало содействовал решению государя признать ее супругой, он же вместе с Толстым, наконец, возвел ее на престол Всероссийский».
Одним словом, два «старых сердечных приятеля», тесно связанные почти четверть века, доставили друг другу последнее удовольствие – совершили дружественный «обмен»: жениха Марии взяла себе императрица, а Меншиков получил в женихи своей дочери великого князя. Секрет этот утаить не удалось – дочери светлейшего было запрещено видеться с Сапегой, а тот уже не выходил из дворца до дня смерти царицы.
Вероятно, через наушников и соглядатаев Александру Даниловичу стало известно, что его ловкий план был крайне недоброжелательно встречен в кругу его же ближайших сподвижников. Их понять можно: П.А.Толстой – главный следователь по делу царевича Алексея – осознавал всю опасность восшествия на престол сына казненного царевича, а также возвращения из монастыря бабки великого князя – бывшей царицы Евдокии Лопухиной. Не могло быть иллюзий относительно будущего и у других беспородных «птенцов» Петра Великого, которых, несомненно, оттеснили бы от подножия трона родовитые друзья Петра II. Тревожился за свое будущее генерал И.И.Бутурлин, который привел гвардейцев к Зимнему дому в ночь смерти Петра I. Волновался вчерашний денщик царя, а ныне влиятельный хозяин столицы – генерал-полицмейстер граф А.М.Девьер. Не мог спокойно спать и обер-прокурор Сената Г.Г.Скорняков-Писарев.
«Птенцы» нервничали не напрасно – Меншиков не был им защитником или приятелем, его растущая день ото дня власть беспокоила их сама по себе, а его намерения блокироваться с «боярами» яснее ясного говорили о том, что за ветеранов 1725 года он в случае чего не только не вступится, но и предаст их всех. К тому же его бывшим «товарищам по партии», которым близкая опасность обострила политический нюх, было очевидно то, чего не видел светлейший: ослепленный грандиозными перспективами родственного союза с Петром II, он не ощущал, сколь велика вероятность проигрыша в столь рискованной игре. Бутурлин, как показали материалы расследования, провидчески говорил Девьеру: «Не думал бы он (Меншиков. – Е.А.) того, что князь Дмитрий Михайлович и брат его (М.М.Голицын. – Е.А) и князь Борис Иванович Куракин, и их фамилии допустили его, чтоб он властвовал; напрасно он думает, что они ему друзья…».
Нельзя сказать, что в среде «птенцов» зрел заговор против светлейшего; пока велись лишь общие разговоры о будущем, о том, что нельзя допустить прихода к власти великого князя и для этого нужно убедить Екатерину, чтобы она немедленно составила завещание в пользу Елизаветы, а то, говорил Карл-Фридрих, «нам всем несдобровать».
Здоровье императрицы между тем все ухудшалось. С конца апреля Меншиков фактически не покидал дворца, и, как только узнал (скорее всего – из доноса) о недовольстве среди «ветеранов 1725 года» его планами, он сразу же приступил к превентивным действиям. «Князь, – писал Вестфален, – понял, как опасно было бы ожидать кончины государыни, не обеспечив престола за будущим зятем. Он решился на чрезвычайный шаг: от имени царицы приказал арестовать графа Девьера – человека, которого всегда ненавидел». Саксонский посланник сообщал, что Меншиков сам с караульным офицером захватил генерал-полицмейстера прямо во дворце, причем Девьер пытался заколоть шурина шпагой. (Девьер был женат на сестре Меншикова.)
26 апреля 1727 года следственная комиссия во главе с Г.И.Головкиным и Д.М.Голицыным допросила Девьера по «пунктам», явно составленным на основе чьего-то доноса. Ответы Девьера, конечно, не удовлетворили светлейшего, и он добился указа императрицы о «розыске», то есть о пытке теперь уже бывшего генерал-полицмейстера, с тем «чтоб он объявил всех сообщников». Беспристрастные «Повседневные записки» Меншикова фиксируют, что светлейший в этот день – 26 апреля – «имел тайную беседу» с Головкиным и Голицыным. Вероятно, руководители сыскной комиссии приезжали к Меншикову с отчетом и получили новые инструкции. После этого Девьер был подвергнут пытке и дал нужные следствию показания на человека, которого Меншиков считал главным организатором заговора, – на П.А.Толстого.
И хотя никакого заговора еще не было, опасения Меншикова понять можно – Толстой был опытнейшим интриганом, умевшим всегда остаться в тени.
На основании допросов Девьера ПАТолстой, а также некоторые из участников криминальных разговоров (И.И.Бутурлин, Г.Г.Скорняков и другие) были арестованы. Суд был скорым и неправедным: 6 мая императрице был подан итоговый доклад, в котором Толстой «с товарищи» объявлялись мятежниками, которые «тайно совещались», как не дать императрице определить наследника по ее воле, а также замышляли интриги против женитьбы великого князя на Марии Меншиковой. Все дело было шито белыми нитками, но Екатерина 6 мая 1727 года подписала указ о наказании Толстого, Девьера и других. И хотя смертный приговор она тут же отменила, ближайших сподвижников Петра Великого ждали кнут и пожизненная ссылка.
Я обращаю внимание на эту дату – именно 6 мая в 9 часов вечера Екатерина умерла. Подобная жестокость в истории России – редчайший случай. Как правило, было как раз наоборот: на пороге смерти цари освобождали преступников, миловали приговоренных к казни, прощали грехи, помещики отпускали на волю холопов – ведь каждый христианин хотел предстать перед Богом с чистой совестью. И только Екатерина в свой смертный час обрекла других на муки.
