Особую значимость Ягужинскому придавали его дружеские отношения с Бироном и братьями графами Левенвольде – Карлом-Густавом и Рейнгольдом-Густавом. Их имена как влиятельных советников начинающей императрицы упоминают все дипломаты. Особенно заметен был старший брат Карл-Густав – человек, по словам французского дипломата, «смелый и предприимчивый».
Во времена Петра II он был камергером, к тому же, по некоторым данным, являлся дипломатическим резидентом курляндского герцогства в России. Сразу же после провозглашения Анны императрицей Карл-Густав, так же как Ягужинский и Феофан Прокопович, послал курьера с письмом обо всех обстоятельствах этого избрания своему брату Рейнгольду-Густаву, который жил в это время в своем лифляндском имении и, как утверждают некоторые авторы, был близок Анне. Тот, естественно, помчался в Митаву с вестью о происшедшем в Москве, успев туда раньше, чем посланцы Ягужинского и Феофана, и все рассказал герцогине. Рейнгольд-Густав был личностью, известной при дворе: после казни в 1724 году любовника Екатерины I Виллима Монса и смерти Петра I он, как уже сказано выше, стал фаворитом Екатерины I, осыпавшей симпатичного лифляндца наградами и чинами. Время Петра II он пересидел в уже упомянутом лифляндском поместье. Анна не забыла службы, оказанной ей братьями, и сторицей их вознаградила. Люди чрезвычайно опытные и знающие придворный мир русского двора, они были и Бирону незаменимыми советниками.
Именно эта компания – Бирон, братья Левенвольде и Ягужинский – поначалу активно интриговала против Остермана, и все иностранные дипломаты летом 1730 года пророчествовали о скором падении бессменного фактического руководителя внешнеполитического ведомства России. Однако к 1731 году ситуация вновь изменилась: импульсивный Ягужинский, недовольный своей подчиненной ролью, постепенно отстает от компании Бирона и братьев Левенвольде. Остерман же, напротив, пользуясь своим государственным дарованием, знаниями и умением интриговать, да и просто тем, что он говорил с Бироном и Левенвольде на одном языке, находит путь к сердцу временщика и попадает в Кабинет министров, тогда как Ягужинский остается не у дел. Одновременно Остерман вступает в альянс с Минихом, усилившимся благодаря своим услугам императрице на поприще политического сыска, и оба деятеля в ноябре 1731 года характеризуются наблюдателями как «закадычные друзья».
Ягужинский, чье значение как генерал-прокурора Сената после образования Кабинета, естественно, резко упало, как некогда после создания Верховного тайного совета, куда он тоже не попал, начинает очередной в своей жизни «бунт», позволяет себе различные оскорбительные выходки и в ноябре 1731 года так обижает своего тестя – канцлера Головкина, что тот жалуется на зарвавшегося генерал-прокурора императрице. Ягужинский, уже отодвинутый к этому времени на второй план и утративший дружбу своих вчерашних закадычных друзей – братьев Левенвольде, позволяет себе неблагожелательные высказывания о засилье немцев при дворе. До этого момента проблема иноземного засилья его почему-то не волновала. Язвительные высказывания Ягужинского, угрозы Кабинету, публичное осуждение «доверия, которое царица имеет к иностранцам, управляющим делами», и многие другие неосторожные речи явились причиной его срочной командировки в качестве посланника в Берлин.
Некоторое время на роль первого советника претендовал Миних, с триумфом встретивший императрицу в Петербурге и получивший чин генерал-фельдмаршала. Он участвует в заседаниях Кабинета министров и в своих позднейших мемуарах даже называет себя его членом. Но прямолинейный и властный стиль Миниха не мог понравиться Бирону и Анне, и уже к 1732 году Миних портит отношения со всеми своими сотоварищами по Кабинету, а Остерман, постепенно приучавший к себе Бирона, уже не является, как раньше, закадычным приятелем свежеиспеченного фельдмаршала. Андрей Иванович, по наблюдениям дипломатов, избегал объятий Миниха, открыто делал ставку на Бирона, которого, выражаясь языком того времени, усиленно «ласкает». Все ждут момента, когда можно будет задвинуть Миниха на второй план. Начавшаяся в 1733 году война за «польское наследство», а затем Русско-турецкая война облегчают эту задачу – великий полководец нужен на поле брани!
Кабинет министров как перелицованный Верховный тайный совет
Образование в 1731 году Кабинета министров – официального высшего органа власти – во многом изменило расстановку сил: канцлер Г.И.Головкин, Остерман и Черкасский попали в Кабинет, а Ягужинского и Миниха пригласить забыли. Кабинет министров учреждался для «порядочного отправления всех государственных дел, которыя к собственному Нашему (то есть императрицы. – Е.А.) определению и решению подлежат». Члены Кабинета – «несколько особ из Наших министров» – получали привилегированное право «Нам обо всех делах и обо всем протчем, что к Нашим интересам и пользе государства и подданных касатися может, обстоятельно доносить». Одновременно они были обязаны «состоявшиеся наши всемилостивейшие резолюции по тому порядочно отправлять». Мы видим, что даже слова учредительного указа от 6 ноября 1731 года о создании Кабинета министров «для порядочного отправления всех государственных дел» почти буквально повторяют мотивировочную часть указа Екатерины I о создании Верховного тайного совета в феврале 1726 года с теми же целями.
Кабинет был еще более узким органом, чем Совет, в него вошли всего три кабинет-министра: Г.И.Головкин, вице-канцлер А.И.Остерман и А.М.Черкасский. Несомненно, подлинным руководителем Кабинета был не его формальный глава канцлер Гаврила Иванович Головкин, дряхлый и малоинициативный, и не Алексей Михайлович Черкасский, который после смерти Головкина в январе 1734 года сменил его на посту канцлера. Как пишет саксонский посланник И.Лефорт, Головкин и Черкасский были включены в Кабинет только «для виду». Подлинным руководителем и «душой» Кабинета был вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, за спиной которого стоял Бирон. Он часто встречался с Остерманом и следил за проводимой Кабинетом политикой.
В развитие главы о личности Анны скажем еще немного о том, как Анна управляла Россией. Поначалу Анна, как некогда Екатерина I, участвовала в работе Кабинета, но вскоре сидеть за делами ей явно «наскучило», и она почти перестала ходить на его заседания, передав Кабинету право решать дела своим именем. Указом от 9 июня 1735 года подпись трех министров была приравнена к подписи императрицы. На практике же было достаточно и двух, а затем и одной подписи министра под указом. Не следует думать, что это де-факто ограничивало власть самодержца. Здесь мы, как и в истории с Верховным тайным советом, не должны забывать о том, что самодержец был волен поручить дела любому учреждению или доверенному лицу, оставляя за собой прерогативу ни в чем себя не ограничивать. Концепция самодержавия как раз и строилась на том, что ни круг дел, подлежащих компетенции монарха, ни само разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную никогда четко не устанавливались, ибо уже в одном этом состояло бы ограничение власти российского монарха, которого в таком случае уже нельзя было бы назвать самодержцем.
Конечно, практика управления диктовала довольно устойчивый порядок прохождения дел, их классификацию. Еще Петр I установил, что все бумаги, и в частности челобитные, прежде чем попасть к царю, должны последовательно пройти всю иерархию государственных инстанций, начиная с низших и кончая высшими. И только тогда, когда дело все-таки не будет решено Сенатом, оно может оказаться на столе самодержца Анна полностью следовала этому облегчавшему ее жизнь принципу. Так, на докладе Сената по одному спорному земельному делу 1732 года мы читаем резолюцию царицы, под которой с удовольствием подписался бы и ее великий дядя: «По сему делу… рассмотреть в Вотчинной коллегии и со мнением подать в Сенат, а в Сенате решить, как указы повелевают, а ежели зачем решить будет невозможно, о том доложить Нам. Анна».
