Это был мир, в котором жили и интриговали мадам Помпадур и кардинал Флери, Уолпол, Бестужев, Юлленборг и десятки других известных личностей, между которыми с годами устанавливались довольно сложные отношения симпатии и антипатии, равнодушия, дружбы, вражды. У каждого из членов этого сообщества были свой имидж и своя кличка. Елизавета называла Фридриха «Иродом», он в ответ находил для нее, как и для Помпадур, весьма непристойные клички, самой мягкой из которых была «шлюха». Резкие высказывания, шутки друг о друге, слухи тотчас сообщались публике, обсуждались в салонах Парижа, на биржах Амстердама, становились достоянием гамбургских газет, которые читали по всей Европе.
Многие из боровшихся или друживших между собой государей никогда не видели друг друга, но тем не менее тонко ощущали свое родство по власти и свою борьбу. Императрица Елизавета в полной мере осознавала себя членом этой семьи и явно симпатизировала Марии-Терезии, с которой возмутительно вызывающе вел себя прусский король. Елизавете нравилось читать донесения посланников, особенно тех, которые подробно и живо описывали перипетии придворных интриг при дворе своего аккредитования. В мае 1745 года Бестужев поощрял русского посланника в Копенгагене барона Иоганна Альбрехта Корфа: «Все от вас присылаемые частные известия не только что Ее императорское величество сама читать изволит, но… реляции ваши имеют еще более преимущества пред другими, ибо оные для некоторых необходимых причин наперед докладываемы бывают Ее императорскому величеству, нежели частные дела и будьте уверены, что оными всегда Ее величество бывает довольна. Ваше высокоблагородие можете свободно продолжать ваши рассуждения и известия, а особливо из Швеции приходящие и касающиеся до Ее императорского величества высочайшего дома и интереса, также и княжеской Гольстинской фамилии».
Крайне любопытное чтение для императрицы представляли зарубежные газеты. Выписки из них делались с таким расчетом, чтобы императрица могла сразу узнать все важнейшие зарубежные слухи и скандалы. И Елизавета полностью отдавалась этому столь любезному ей миру интриг и сплетен. Этот мир представлялся ей огромным дворцом, где можно было внезапно отворить дверь одной из комнат и застать там камер-юнкера, тискающего в потемках камер-фрейлину. Все это, конечно, в европейском масштабе.
Вместе с тем Елизавета проявляла качества хорошего дипломата. В ее характере и поведении было много черт, тому благоприятствующих. Не без оснований француз Лефермиер писал в 1761 году, что «из великого искусства управлять народом она усвоила себе только два качества: умение держать себя с достоинством и скрытность». Последнее качество, как мы знаем, для дипломата первейшее, после ума, конечно. И оно не раз выручало Елизавету, спасало от опрометчивых поступков.
Бестужев все эти особенности личности своей повелительницы знал и, не добившись своего в деле Воронцова, в отставку тем не менее не подал. Вести корабль «Россия» по прочерченному им курсу было для него важнее всего. Что же это был за курс?
По мнению раздосадованных неудачами в борьбе с канцлером пруссаков и французов, ошибка их состояла в том, что англичане и австрийцы купили Бестужева раньше них и дали ему больше. Но это было неверно, впрочем, как и утверждение, что Бестужев-Рюмин славился неподкупностью. Он ничем не отличался от своих противников, так же как они, был нечист на руку, брал взятки, много взяток и пенсионов, даже жил за счет взяткодателей. В документах английских дипломатов он имел кличку My friend («Мой друг»). В 1746 году Бестужев получил от английского правительства гигантскую взятку в 10 тысяч фунтов, оформленных как долг без процентов на десять лет под залог дворца канцлера.
При этом Бестужев умело вымогал деньги. Когда осенью 1752 года саксонский курфюрст и польский король Август III испугался приготовлений Фридриха II к нападению на Саксонию, то его посланник в Петербурге устремился к русскому канцлеру за помощью. Тот, безусловно, обещал оказать содействие дружественному государю и при этом «признался» посланнику, что растратил на собственные нужды более 20 тысяч дукатов из денег Коллегии иностранных дел и что при первой же ревизии его, искреннего друга саксонцев, лишат должности. И тогда он не сможет помочь Саксонии. При этом он просил саксонского дипломата известить об этой печальной новости своих австрийского и английского коллег. Все три посланника сели обсуждать создавшееся положение — Бестужев явно вымогал деньги. Английский резидент Вульф, на карман которого особенно рассчитывали саксонец и австриец, возмутился и отказался спасать «своего друга». С бумагами в руках он доказал коллегам, что за последний год передал канцлеру свыше 62 тысяч рублей. С трудом удалось «выбить» из английского резидента восемь тысяч рублей, остальные прислали от Марии-Терезии.
Секрет, казалось бы, странного поведения Бестужева, который брал деньги у одних и не брал у других, отгадывается довольно просто. Подкуп иностранных государственных деятелей в те времена был делом обычным. За деньги просили предоставить нужную информацию, надеялись, что деньги помогут изменить курс данного государства в нужную коронованному взяткодателю сторону. В 1749 году граф Гуровский, посланец графа Морица Саксонского, ставшего во Франции маршалом Саксом, предложил Бестужеву 25 тысяч червонцев, чтобы тот добился от императрицы Елизаветы обещания никогда не выпускать из ссылки герцога Бирона и его сыновей. Морицу, который еще в 1726–1727 годах неудачно претендовал на курляндский трон, все-таки хотелось его занять, а для этого было крайне важно, чтобы герцог Бирон с сыновьями подольше посидел в своей ярославской ссылке.
Бестужев написал об этом разговоре с Гуровским Алексею Разумовскому и просил передать всё это государыне. Канцлер сообщал, что он недавно «вкратце, за недостатком времени» (известно, что у Елизаветы времени для дел было очень мало) просил выпустить Бирона и отправить его в Курляндию и тем самым покончить с так называемым Курляндским вопросом — ведь свободный «курляндский стул» не давал покоя многим честолюбцам и тем создавал проблемы для России. Однако, как пишет Бестужев, государыня «сказать изволила, что его (Бирона. — Е. А.) не освободит». Поэтому Бестужев просит Разумовского передать императрице, что «граф Сакс ничего более и не требует, как такого со стороны Ее императорского величества изъяснения, что Бирон свободен быть не может; следственно мне легко было б 25 тысяч червонных принять. Но я весьма верной Ее императорского величества раб и сын Отечества, чтоб я помыслить мог и против будущих интересов Ее и государства малейше поступить».
Документ этот интересен не тем, что Бестужев демонстрирует свою неподкупность, а тем, как работает механизм подкупа и поведения сановника, которого покупают. Смысл документа в том, что Бестужев мог бы взять деньги за содействие Морицу Саксонскому и при этом совсем не заниматься хлопотами о том, чтобы Бирон по-прежнему сидел в ссылке, — ведь государыня и так не намеревалась его выпускать. Зато потом можно было заявить Гуровскому о «проделанной» канцлером работе. Но Бестужев по каким-то причинам на сделку с Морицем не пошел, но представил все это дело в выигрышном для себя, как он думал, свете.
История с Бироном и Морицем позволяет понять философию продажности канцлера. Он не брал деньги от французов и пруссаков не потому, что очень не любил Людовика XV или Фридриха II и был без ума от Марии-Терезии или Георга II. Суть в том, что Бестужев не брал денег у противников своей политической линии и с охотой брал их у тех государей, политика которых не противоречила этой линии. Это было так же удобно и безопасно, как в описанном деле Морица. Взяткодатели думали, что политика России направляется ими благодаря деньгам, которые они дают Бестужеву. На самом же деле канцлеру не требовалось в этой политике ничего менять — эта политика отвечала его целям, намерениям, она одобрялась государыней. Польский король Станислав Август Понятовский писал о Бестужеве-Рюмине: «Как во всем, он был настойчив в том, чего хотел. Он всю свою жизнь был приверженцем Австрии, до ярости отъявленным врагом Пруссии. Вследствие этого он отказался от миллионов, которые ему предлагал прусский король. Но он не совестился принять подношения и даже просить о нем, когда он говорил с министрами Австрии или Англии, или Саксонии, или другого какого-либо двора, которому он считал нужным благодетельствовать для пользы своего собственного отечества. Принять подачку от государя, связанного дружбой с Россией, было по его понятиям не только в порядке вещей, но своего рода признанием могущества России, славы которой он по-своему желал».
