Во-первых, потому что они исходили от уважаемого и немало претерпевшего от «злого норова» патриарха старца.
Во-вторых, потому что по-медвежьи проводимая Никоном обрядовая реформа и правка книг, затронув не только национальное, но и православное самосознание русских людей, к концу 1656 года создали сильную и обширную оппозицию патриарху.
Наконец, в-третьих, потому что если раньше внимать Неронову и его сторонникам было опасно, то ныне — нет. Для придворных не ускользнула перемена во взаимоотношениях царя и патриарха. Прежний, обжигающий всех огонь угас. Прогорали, не найдя новую пищу для огня, и угли. Похоже, лучше других это почувствовал сам Никон. Он, кстати, был очень раздражен постоянным заступничеством за Неронова. Это настроение находило свое выражение в мелочах. Когда царь попросил патриарха благословить прощенного Неронова, тот грубо обронил: «Изволь, государь, помолчать, еще не было разрешительных молитв»
[211].
«Страна казаков»
В исторической науке синхронная история — скромная падчерица, привыкшая уступать место хронологическому принципу изложения. Правда, существует подозрение, что падчерица со временем может обратиться в Золушку. Но пока это плохо получается. Заклание синхронной истории продолжается, и она обильно проливает свою кровь на алтарь богини Клио, сложенной из кирпичиков-монографий.
Конечно, читатель, следуя за автором хронологического исследования, получает завидную возможность увидеть проблему в развитии, не отвлекаясь на «мелочи» и не оглядываясь по сторонам. Но при этом по отношению к самим участникам событий получается все как бы наоборот: им-то не было известно будущее, итог развития. Зато они без устали оглядывались по «сторонам». Для них, собственно, и «сторон» не было: все — настоящее, все впресовано в сейчас происходящее, в неразорванное, единое время. И в этом времени нередко случалось так, что то, что мы ныне принимаем за второстепенное, для современников на самом деле было самым главным. Хотя бы потому, что вызывало общую реакцию и общий стимул к действиям, которые лишь на первый, поверхностный взгляд кажутся несоединимыми. Словом, нацеленная на изучение отдельных проблем история невольно саму историю и анатомирует. Но разве расчлененное тело — это живое тело?
Если с этой меркой подойти к истории середины XVII века, то, как уже отмечалось, сразу заметней станет взаимосвязь между такими событиями, как церковная реформа и раскол, столкновение царя с патриархом и русско-польская война. В самом деле, торжество Никона над сторонниками старорусского благочестия, грекофильство царя и патриарха и мечты о создании Вселенского православного царства трудно понять вне малороссийского вопроса, в ракурсе одной истории церковной распри. И наоборот: синхронный срез свидетельствует о тесной связи церковных реформ с событиями на Украине, с намерением правительства второго Романова начать очередной тур борьбы с Речью Посполитой. Лучше всех это прочувствовали пронырливые греки, заворожившие Алексея Михайловича и патриарха Никона невероятными, немыслимыми перспективами. Бывший константинопольский патриарх Афанасий Пантеллярий, приехавший в Россию в 1653 году, объявил московского государя «столпом твердым и утверждением веры, помощником в бедах, прибежищем нашим и освобождением», а Никону даже посулил Вселенское патриаршество, поскольку тому самою судьбою предназначено «освещати соборную апостольскую церковь, Софию Премудрость Божию»
[212]. Тут было от чего ощутить учащенное сердцебиение!
Итоги Смуты сделали почти неизбежным новое столкновение Московского государства с Речью Посполитой. Правда, жестокое поражение в Смоленской войне образумило горячие головы. Однако это вразумление было особого свойства: из тех, когда надежды на счастливый исход остаются, а настойчивость удваивается.
Польский король Владислав IV всячески пытался нормализовать и даже упрочить русско-польские отношения. К этому его подталкивало не только стремление избежать извечного и изнурительного для обеих стран противостояния, но и личные соображения. В 1645 году турки стали готовиться к очередному столкновению с Венецией, и последняя лихорадочно искала союзников. На призывы откликнулся король Владислав. Венеция выделила Владиславу субсидии, которые дали ему возможность начать военные приготовления, не обращаясь за содействием к Сейму и Сенату. Королевские резиденты объявились у запорожцев: последние, получив деньги от короля, должны были начать набеги на Крым и Турцию. Воинственные планы короля держались в строгой тайне, поскольку предполагали в конечном итоге втянуть в конфликт всю Речь Посполитую. При Варшавском дворе заговорили о крестовом походе против татар и турок всех христианских правителей, включая Московского государя. В Кремле к подобным планам отнеслись настороженно. Однако явно враждебная позиция крымских правителей побудила сделать встречные шаги. С 1645 года заговорили о союзе против Крыма.
Между тем в самой Польше стали известны планы Владислава и его связи с Венецианской республикой. Это вызвало всеобщее негодование. Никто не желал войны. Кроме того, в намерениях Владислава усмотрели тиранические устремления: навязанная Речи Посполитой война должна была будто бы способствовать возрождению королевской власти, сильно стесненной шляхетскими «злата вольностями» и привилегиями магнатов. Шум поднялся изрядный. В Польше вспоминали о жителях древней Македонии, которые выступили в поход с Александром Македонским свободными, а возвратились бы рабами, не случись Александру вовремя умереть. То была прямая аналогия, и нетрудно было догадаться, кого прочили на роль «свободных греков», а кого — на роль тирана. Великий канцлер Литовский Альбрехт Радзивилл громогласно объявил, что он лучше лишится руки, чем примет королевский план. В итоге Варшавский сейм распустил набранные Владиславом войска, заодно утвердив положение, согласно которому король не мог по своему соизволению, без согласия Сената и Сейма собирать войско.
Но «победа» привилегированных сословий над собственным королем вовсе не значила победу на южных границах. Владислав, какие бы личные цели он ни преследовал, действовал, сообразуясь с обстоятельствами. Поводов для конфликтов с Крымом и Турцией, и помимо Венеции, у Речи Посполитой было с избытком. Потому правительству следовало позаботиться о безопасности территории Украины от вторжения татар.
В 1647 году прерванные было переговоры с Московским государством возобновились. В августе в Москву прибыл посол Адам Кисель. Выбор был не случаен. Посол был одним из немногих знатных панов, сохранивших верность православию. Так что появление этих «украинских костей, обросших лядским мясом», по мысли Варшавского двора, должно было польстить Москве.
Кисель приехал с предложением союза против татар. Предложение показалось заманчивым. В Москве вовсе не стремились к обострению отношений с Турцией. Иное дело, вассал Порты — Крым, враждебность которого вызывала особую обеспокоенность. Оборонительный союз казался перспективным. Оставляя известную свободу действий, он вместе с тем позволял оказывать дипломатическое, а при необходимости и военное давление на крымского хана. Однако заключить действенный союз стороны так и не сумели
[213].
