Пулеметный взвод старшего сержанта Г. Макаревича занял оборону в двух домах по 37-й линии. Утром 27 ноября его атаковала немецкая рота. Несмотря на превосходство противника, взвод Макаревича во взаимодействии со стрелковым отделением Анненкова, находившегося в другом доме, вступил в бой. Пулеметным огнем атакующие были уничтожены (на улице осталось до 150 трупов). Немцы подтянули два противотанковых орудия и открыли огонь по дому прямой наводкой. Но советские бойцы расстреляли прислугу, захватили орудия и сами открыли огонь по противнику, пока не закончились снаряды. Противник в третий раз атаковал взвод Макаревича, бросив взвод танков. Боеприпасы оказались на исходе, и Макаревич в ночь на 28 ноября вывел свой взвод из окружения, потеряв 1 человека убитым. В течение двух суток взвод Макаревича уничтожил более 200 солдат и офицеров противника, подбил несколько машин и мотоциклов и уничтожил два орудия. Старший сержант Макаревич за отвагу и геройство был награжден орденом Красного Знамени.
Взвод старшины Губина вступил в бой с ротой противника и сумел ее рассеять. Губин лично уничтожил двух немецких офицеров и, когда патроны были израсходованы, использовал захваченный автомат. Понеся большие потери, взвод вышел из окружения. Старшина Губин был впоследствии награжден орденом Красной Звезды. Военком 1-го стрелкового батальона 230-го полка политрук Воронков, несмотря на ранение, с группой из 22 человек и двух станковых пулеметов с боем прорвался из окружения и вышел в расположение полка, имея четырех раненых.
Рота лейтенанта Г. Свиридова с 14-летним ростовчанином Львом Апиковым в качестве проводника поднялась по 13-й линии и заняла оборону по улице Советской от Дома водников до площади Карла Маркса. В окружении она сражалась около полутора суток, нанеся противнику большие потери в живой силе. Рота захватила трофеи в 8 мотоциклов, 2 грузовые машины и 2 радиоприемника, имея потери в 4 убитых и 6 раненых. Связь внутри роты и с командованием полка осуществляли бойцы-смельчаки, переодевшиеся в гражданскую одежду. Младший сержант Ляликов, курсант Жданов, красноармейцы Егерев и Черных под пулеметным и орудийным огнем танков противника вывели с поля боя ряд раненых красноармейцев, пронеся их на себе 6 км. Заместитель политрука Лаенко, будучи ранен, после перевязки вернулся в свое подразделение и продолжал участвовать в бою. Группа разведчиков под командованием диспетчера полка лейтенанта Баранова перешла по льду через Дон, дерзким налетом отбила у врага захваченные им 8 тысяч патронов и доставила их в расположение полка [224] .
В отместку за своих погибших солдат и офицеров оккупанты осуществили карательные акции в отношении населения. Они выгнали из подвала горевшего Дома водников укрывавшихся там 90 человек и расстреляли их у дома № 59 на противоположном углу. Расстрелы и казни мирных жителей также производились на улице Верхнепольной, в парке имени Фрунзе и других местах. Среди погибших оказался и 16-летний Виктор Черевичкин, как и многие подростки, увлекавшийся еще до войны разведением голубей. Оккупанты застали его выпускавшим голубей у здания, где размещался немецкий штаб, и обвинили в пособничестве Красной армии. После допросов и пыток подростка расстреляли [225] .
В акте о зверствах немецких оккупантов, составленном после освобождения Ростова-на-Дону 30 ноября 1941 г. гражданами Горбовой, Козловым, Алферовой, Кобзевой, Лысенко, заверенном подписью старшего лейтенанта Букова, указывалось, что немецкие войска, как только вошли в город, « начали грабить, издеваться над мирными жителями, особенно евреями. Их убивали только за то, что они евреи. Их искали по домам, в погребах, на улицах. Только в доме на 36 линии около детского сада убили 60 жителей-евреев, а всего в нашем районе – несколько сот, в основном женщин, детей, стариков. Перед расстрелом над многими издевались, избивали, выбивали зубы, многих убивали прикладами, размозжив головы. Прямо на улице валялись куски черепов этих людей …» [226] .
В декабре о гибели мирных жителей написал печатный орган Ростовского обкома и горкома ВКП(б), областного и городского советов депутатов трудящихся – газета «Молот», издававшаяся с 26 октября под названием «На защиту Ростова»: «Кошмарную расправу творили немцы в Пролетарском районе города. Сотни мирных людей были замучены, расстреляны и сожжены фашистскими каннибалами. 36-я линия превратилась 26 ноября в улицу слез и страданий… Школьный двор фашистские мерзавцы превратили в застенок, где расстреливали мирных людей… Немецкие оккупанты убили несколько тысяч человек жителей Ростова-на-Дону. У убитых выломаны зубы, раздроблены головы, куски черепов валяются отдельно…» [227]
Публичные казни горожан оставили крайне негативное впечатление и в памяти самих ростовчан: «Отец, я помню, запер нас на ключ с братом и маму просил не выходить тоже и пошел туда. Вот я почему-то помню, отец пришел, на нем лица не было, и он почему-то вот так бросился на кровать и вот рыдал. И мама никакими средствами не могла его успокоить. Так он рыдал, он увидел эти тысячи расстрелянных людей» [228] .
Таким образом, захват вермахтом Ростова-на-Дону в ноябре 1941 г. существенно отличался от немецкой оккупации города в мае – ноябре 1918 г. Тогда немецкие военнослужащие запомнились местным жителям, напротив, своим доброжелательным отношением, особенно на фоне погромов, осуществлявшихся их собственными соотечественниками в условиях Гражданской войны. Но в 1941 г. в Ростов вступила совершенно другая германская армия, воспитанная на нацистской идеологии, представлявшей советских людей «унтерменшами».
Впрочем, расистские принципы разделяли не все солдаты и офицеры вермахта. В памяти очевидцев сохранились и примеры доброжелательного отношения немецких военнослужащих к жителям. Так, на квартире матери Г. Ф. Токаревой « стоял немец-врач, мединститут же напротив, ну такой человек, положительный, врач ». На Рождество матери он « преподнес коробочку такую конфет и елочку ». И так « тронул ее. Занимал одну комнату, не обижал мать » [229] . А Т. Н. Щербаковой другой немецкий офицер передал письмо от ее сестры из Таганрога, где его часть располагалась до захвата Ростова-на-Дону. Разумеется, после его ухода « были слезы и упреки в адрес тети Ани за избранный ею способ связи, хотя, конечно, узнать, что в Таганроге все наши пока живы и здоровы, было очень ценно » [230] .
По разным причинам, среди которых и страх за свою жизнь, и ненависть к советской власти, и корыстные мотивы, часть горожан пошла на сотрудничество с противником. После освобождения многие за это были арестованы и привлечены к юридической ответственности. В частности, в оперативно-разведывательных сводках войск НКВД сообщалось об аресте А. Е. Кирпичева, 1893 года рождения, который « до прихода немцев в Ростов систематически среди местных жителей занимался восхвалением немецкой армии и гитлеровских порядков, клеветал на Красную Армию и ее мощь, а с приходом оккупантов в город Ростов организовал им встречу, а впоследствии немцами был назначен старостой поселка. Будучи старостой, водил немецких офицеров по квартирам и магазинам в целях ограбления ценных вещей ». М. И. Мекели – жена бывшего белого офицера, эмигрировавшего за границу, с приходом оккупантов « вокруг себя сгруппировала подобный ей антисовэлемент, и по ее предложению была устроена вечеринка для немецких офицеров, с коими впоследствии она была связана и сообщала им данные о местах укрытия советско-партийного актива ». В доме Э. М. Вега, 1919 года рождения, « по ее личной инициативе производилась пошивка теплого белья для немецких офицеров ». Е. Н. Богатырева, 1919 года рождения, предложила оккупантам « свои услуги по сбору теплых материалов для пошивки белья, а также по поручению немецкого офицера выявляла дома, в коих скрывались остающиеся в окружении красноармейцы. За услуги немецкие офицеры выдавали ей ограбленные ими вещи из советских магазинов » [231] .
