С другой стороны, можно научиться замедлять время в особенно приятные моменты, фокусируясь на мельчайших деталях происходящего здесь и сейчас. Время все равно пролетит быстро, но вам удастся намного лучше запомнить детали.
Что же касается ощущения ускорения времени по мере взросления, то последние исследования Уэрдена вообще поставили под сомнение его существование. В этом исследовании участвовали две группы испытуемых: пожилые люди 60–70 лет и молодые студенты. Как и в других исследованиях Уэрдена, на смартфонах испытуемых периодически выскакивали вопросы: что они делали, как чувствовали себя и как оценивали скорость времени. Оказалось, что нет никаких существенных различий в том, как молодые и пожилые люди воспринимают время «в моменте». Возраст не имеет значения: на восприятие времени влияет только то, что вы делаете и как к этому относитесь.
Короче говоря, сколько бы вам ни было лет, если вы прямо сейчас счастливы и увлечены тем, что делаете, вам будет казаться, что время идет быстрее; если вам грустно и скучно, оно будет тянуться медленнее. Эмоции и направленность внимания — вот что действительно важно для восприятия времени. Но никак не возраст. «Мысль о том, что с возрастом время летит быстрее, не подтвердилась. Не знаю, почему люди так говорят. Может быть, это не так, а может, мы просто недостаточно умны, чтобы это измерить?» — задается вопросом Уэрден.
Я думаю, люди так говорят, потому что, как и мне, многим взрослым кажется, что с каждым годом месяцы летят только быстрее. Это никак не связано с ощущением времени «в моменте» — и это в любом случае невозможно измерить, потому что нельзя отмотать время назад и проверить, как оно ощущалось пятнадцать лет назад по сравнению с тем, как ощущается сегодня. В исследовании, которое десять лет назад провел Уиттманн, а потом повторили многие исследователи, обнаружилась всего одна полноценная иллюзия восприятия времени. И заключалась она в том, что с возрастом людям начинает казаться, что прошедшее десятилетие пролетело особенно быстро. А если взять любой срок меньше десяти лет, будет казаться, что время идет с обычной скоростью. Вероятно, потому что так оно и есть.
Лично я из всего этого вынесла следующее. Не обязательно заполнять жизнь новыми переживаниями, чтобы не казалось, что последние десять лет пролетели совсем незаметно (я даже не уверена, что это сработает). Намного разумнее, по-моему, перестать акцентировать внимание на том, что время якобы бежит быстрее, — ведь это неправда, даже если вам так кажется. Лучше сфокусироваться на том, что происходит здесь и сейчас. Я знаю, что это проще сказать, чем сделать, — но попытаться безусловно стоит.
И напоследок мне хотелось бы вас предостеречь: в одном из недавних исследований Сильвия Друа-Валле снова изучала, как влияние на эмоции с помощью грустных и счастливых фильмов определяло восприятие времени испытуемыми. Только на этот раз она разделила участников на две группы, одной из которых подробно рассказала все о результатах предыдущего исследования. По окончании второго эксперимента оказалось, что эмоции влияют на субъективное ощущение скорости течения времени… только если вы не подозреваете об этом. А если вы понимаете, что вроде как комедия должна казаться короче, а ужастик — длиннее, то ничего подобного не почувствуете. Возможно, мои собственные результаты, собранные в табл. 3 на с. 224, оказались такими неубедительными как раз по этой причине. Как подчеркнул Закаи, я слишком много знала о том, что должно произойти. Так что, если эта глава лишит вас возможности когда-либо снова испытать эту иллюзию… извините. Я не специально.
Часть третья
ЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ
Глава 6
Потерянное чувство числа
Не переживай из-за своих проблем с математикой. Поверь, мои — намного серьезнее.
Альберт Эйнштейн
После всех размышлений о природе времени и сознания я наконец готова взяться за что-то менее эфемерное. Я бы конечно предпочла, чтобы этим менее эфемерным объектом была не математика, но что есть, то есть. Мне предстоит решить финальную задачу на этом пути. Я хочу найти способ изменить то, что я всегда считала основополагающей особенностью своей личности, — «нематематический» склад ума. Если и существует какая-то базовая функция мозга, которой мне трудно будет управлять, то, думаю, это она.
Хотя старания мои почти наверняка окупятся. Математические способности связаны с уровнем развития логического мышления и аргументации — и умственная гимнастика, которую нужно выполнять, чтобы понять абстрактные вещи вроде геометрии, может помочь и моему расцветающему чувству физического пространства. Так или иначе, человеку моего рода деятельности стыдно ничего не смыслить в математике (и уж тем более если работать при этом редактором в журнале New Scientist, как я пару лет назад…).
У журнала New Scientist удачный подзаголовок: «Для людей, которым интересно почему». Он отлично подходит сотрудникам издания. В детстве эти журналисты наверняка надоедали учителям бесконечными вопросами обо всем, что только приходило им в голову. Редакторы отделов — не исключение, только они еще и патологически стремятся к грамматической правильности, буквальности… да что уж там — к совершенству. Им нужно замечать любые двусмысленности, ошибки или неправдоподобности — они, по сути, являют собой допечатную линию защиты журнала. Когда я только пришла во фриланс, я до ужаса их боялась: они казались мне стаей гиен, гогочущих над моими искусно выстроенными фразами и вырезающих из статей все самые сочные куски. На самом деле они, конечно, совсем не такие. Редакторы обычно — очень милые люди. Например, Джон Либманн, который был главой отдела, когда я работала в New Scientist. Он так стремился сделать все правильно, что иногда прерывался, не закончив мысль, и исправлял грамматические ошибки в собственном предложении. Иногда ему было очень сложно идеально сформулировать свою мысль, что несколько сбивало с толку, ведь у журналистов постоянно срываются какие-нибудь сроки и хочется схватывать все быстро. Но когда он наконец заканчивал предложение, можно было не сомневаться — тому, что он сказал, можно верить.
Мой список «хочу улучшить в своем мозге…» однажды пополнился как раз благодаря беседе с одним из редакторов. Я составляла график для статьи, которую в тот момент редактировала, и Шон, тот самый редактор, подошел сказать, что, кажется, заметил ошибку в моих расчетах. Я ответила что-то невнятное:
— Гм-м-м, ладно. Давай посмотрим, что там. У меня с математикой так себе…
Шон недоверчиво посмотрел на меня:
— Да? И что ты по этому поводу делаешь?
— Да, честно говоря, ничего, — несколько смутившись, промямлила я. — Просто я же гуманитарий.
Он какое-то время смотрел на меня, а потом покачал головой:
— Я этого просто не понимаю. Как можно знать, что у тебя проблемы с математикой, и не пытаться это исправить?
Тогда в первый раз моему суждению об «антиматематичности» доставшегося мне мозга бросили вызов. Я всегда полагала, что ты либо «понимаешь», как обращаться с числами, либо нет. Я представляла себя писателем и редактором, которому неумение считать не особенно мешает. Ведь нельзя же разбираться во всем на свете. К тому же я могла делать какие-то расчеты, если у меня было достаточно времени и калькулятор под рукой. А результаты вычислений я всегда отдавала кому-нибудь на перепроверку.
