— Мне очень жаль, Спайсер. Но я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Сделай так сама, — сказал Спайсер. — Засунь язык мне в ухо.
— Может, там сера.
— О Боже! — простонал Спайсер. — Почему я женился на такой нераскрепощенной женщине?
— Так тебе звезды судили, надо полагать, — сказала Анетта. — Нет, Спайсер, я не хотела тебя сердить. Я сделаю все, что ты хочешь.
— Но я хочу, чтобы ты сама хотела. Ты без ночной рубашки?
— Они все мне тесны. Жмут, — объяснила Анетта.
— Как у тебя живот вырос, — сказал Спайсер. — Мне до тебя не добраться. Давай ты сверху.
— Нет.
— Почему?
— У меня груди разбухли. Тебе покажется, будто я тебя подавляю, или на что там ты жаловался доктору Рее. Будто твоя анима похищена. Будто у меня из того самого места ползут архетипы. И выносятся на волнах потопа. А потом, у меня соски стали большие, они могут тебя отвратить и расхолодить. Доктор Герман прямо плевался.
— Нет, я не против. Это ведь временно?
— Не знаю. С Сюзан так не было. Я ужасно беспокоюсь.
— Ну вот. Теперь ты меня расхолаживаешь. И вообще мне не надо было приходить к тебе.
— Почему это?
— Нельзя утрачивать контроль. Я ушел и лег в свободной комнате. А ты меня выманила. Взяла надо мной верх, — сказал Спайсер.
— Что значит «я взяла над тобой верх»? Как это я тебя выманила?
— Так соблазнительно — уступить своему желанию, своей тяге к тебе, твоей тяге ко мне. Это яблоко Евы. Секс, — объяснил Спайсер.
— Не просто секс, Спайсер. Главное, что это любовь, разве нет?
— Это отвлекает от важных вещей. Мешает.
— Но ведь я твоя жена. Так полагается. Мне это нужно. Положи вот сюда руку.
— Ты замечательная, — сказал Спайсер. — Я чувствую, что ты меня хочешь. Давай ты сверху.
— Хорошо, — согласилась Анетта. — Но у меня такой дурацкий вид.
— Твой теперешний вид — наше наказание вот за это и оправдание тоже.
— Я уже схлопотала наказание. А в оправдании не нуждаюсь, — ответила Анетта.
— Перестань разговаривать, — сказал Спайсер, и Анетта перестала.
— А теперь перевернись, — распорядился он. — И не спорь.
— Ты не будешь больше к ней ходить? — спросила Анетта. — Пожалуйста, перестань посещать доктора Рею, пожалуйста, вернись ко мне совсем, весь.
— Не хочу сейчас об этом думать, — сказал Спайсер. — Рея — это не важно. Упрись лбом в подушку, тогда ты будешь под нужным углом. Вот так, чудесно. Я не делаю больно малышке?
— Нет. Но ты поосторожнее.
— Я никогда не знаю, нравится ли тебе так. А в чем дело? Если расслабиться, то ведь не больно.
— Так не пристойно.
— Секс и не должен быть пристойным. В этом вся суть.
— Должен, ведь его конечная цель — производить на свет детей, наделенных душой.
— Рея говорит, что нам надо меньше разговаривать при этом. Тогда, может быть, лучше выйдет.
— Разве сейчас не выходит? По мне, так даже очень.
— Но это не надолго, — возразил Спайсер. — А должно продолжаться часами.
— Кто сказал? Доктор Рея Маркс?
— Что? Не слышу. У тебя рот закрыт подушкой.
— Не важно, наверно.
— Если не можешь сказать приятное, лучше вообще не говори, — заметил Спайсер.
— Дай я повернусь, — попросила Анетта. — Я хочу видеть твои глаза. И как шевелятся твои губы, когда ты говоришь.
— Надо будет об этом подумать. Лучше, наверно, убрать подушку.
— Если ты хочешь, чтобы я замолчала, мог бы перевернуть меня и поцеловать в губы.
— Не люблю поцелуев, — ответил Спайсер. — Рот — для зубной щетки и пасты.
— Противные дантисты, — сказала Анетта. — Они лезут к нам в рот. И гинекологи с венерологами лезут в наши женские и мужские органы. И хирургам подавай наши сердца. А теперь еще психотерапевтам подавай наши души. Ну что бы им не оставить нас в покое?
— А как насчет римского папы?
— Он просто хочет, чтобы людей расплодилось больше, чем специалистов, и такого количества ртов, половых органов, сердец и душ никто не мог бы проанализировать, так что они, неопознанные, стекались бы прямо к Господу. Я на его стороне.
— А телевизионщики? Репортеры?
— Эти крадут из наших жизней интересные сюжеты, — ответила Анетта. — Пожалуйста, побереги ребенка, он там где-то поблизости.
— Ребенок защищен от меня многими стенами, — возразил Спайсер. — Природа позаботилась. Иначе я бы сейчас этого не делал. И вообще у людей не было бы такой склонности. Как у тебя там горячо! Еще горячее, чем всегда.
— Прости, — сказала Анетта.
— Нет, ничего, мне нравится. Давай-ка еще поддадим жару.
— Пожалуйста, не так сильно. Ты как-то изменил угол.
— Так ты ответила, чтобы Опра Уинфрей катилась ко всем чертям?
— Я собиралась, но Эрни Громбек стал настаивать, и я сказала, что ладно.
— Дрянь, — проговорил Спайсер, и весь дух из него вышел.
— Пожалуйста, войди обратно внутрь меня, Спайсер, — попросила Анетта. — Мне хочется, чтобы ты был во мне.
— Да, но как? Смотри, что ты со мной сделала. У меня стал какой-то мягкий банан.
— Прости, — сказала Анетта. — Я не нарочно. А что дурного в передаче Опры Уинфрей? Специальная телепрограмма про литературу и жизнь, не какое-нибудь там зрелище с мужьями и женами всему миру на потеху.
— Достаточно того, что они крадут из нашей жизни интересные сюжеты, а тут еще ты собираешься болтать об этом по телевидению. Только, Бога ради, не начинай плакать. Вот так всегда у нас кончается секс: ты в слезах, я не в силах.
— Но это неправда! Никогда так не было. Ну, может, раз или два за все десять лет. Ты все помнишь неправильно.
— Не понимаю, что с тобой, — сказал Спайсер. — Зачем ты это со мной делаешь?
— Давай просто спать, а? — предложила Анетта.
— Мне лично спать не хочется, — ответил Спайсер. — Твоими стараниями.
— Но тебе ведь нужно видеть сны, чтобы было что рассказать Рее Маркс, — заметила Анетта. — А как ты можешь увидеть сон, если не спишь?
— Ты хитрая, — сказал Спайсер. — Тебе не нравится, чтобы я ходил к доктору Рее Маркс, и ты отнимаешь у меня силу.
— По-твоему, ты как бы Самсон, а я Далила? И когда я говорю про передачу Опры Уинфрей, я вроде как отрезаю твои волосы?
— Именно, — подтвердил Спайсер. — Но я еще не побежден, как тебе этого ни хочется. Сейчас я обрушу на тебя стены храма. Переворачивайся на живот.
