Видимо, Елизавета унаследовала свою любовь к роскоши от отца, перед которым преклонялась, но вполне возможно, что на будущую королеву оказала влияние одна из жен Генриха VIII, Анна Клевская. После развода личные отношения Анны и Генриха по-прежнему оставались очень теплыми. Она была для него как «сестра», а он, без сомнения, довольный тем, что избавился от уродливой принцессы, которая не стала поднимать из-за этого шума, обеспечил ей большую ежегодную ренту.
Анна очень комфортно устроилась в Англии и поражала воображение придворных, появляясь каждый день в новых нарядах. Елизавета и ее сводный брат Эдуард были отданы на попечение женщины, которая относилась с большой любовью и добротой ко всем детям Генриха. Во время коронации Марии Тюдор Елизавета сидела в коляске, запряженной шестеркой лошадей, рядом с великолепно одетой Анной. Известно, что дети стремятся подражать тем, кого любят и кем восхищаются, поэтому можно сказать, что любовь и обожание, которые Елизавета испытывала к Анне и Генриху, до определенной степени выражались в пышности ее нарядов.
Помимо любви к роскоши, эта королева обладала потрясающей способностью предугадывать, что люди хотят видеть в своем правителе — особенно в полубогине. Так что во время всех публичных появлений, а они были весьма многочисленны, она одевалась так, чтобы соответствовать своей роли. На ней было много украшений, великолепная одежда, отделанная золотом, серебром, жемчугом, рубинами и полудрагоценными камнями. Она даже надевала туфли на высокой подошве, чтобы казаться выше, как греческие боги не чурались того, чтобы увеличить свой рост и выглядеть более величественно, «снисходя» до появления перед простыми смертными.
Ни одна женщина при дворе не смела превзойти королеву в богатстве наряда, хотя могла попытаться сделать это у себя дома. Придворные дамы могли соперничать с Елизаветой в более простых вещах, но горе им, если они пытались обойти ее в новизне и смелости фасона. Побои, рукава, оторванные королевской, и без сомнения, самой прекрасной рукой, едкое замечание, карикатура — вот что ожидало их в итоге.
* * *
Итак, в те времена одежда стала просто немыслима без драгоценностей, и на официальных мероприятиях знать, а также приближенные надевали наряды, расшитые драгоценными камнями.
Умение мастера огранить и подобрать оправу для драгоценного камня достигло тогда очень высокого уровня, а сами ювелирные изделия отличались ярко выраженной индивидуальностью. Улучшилась и техника гравировки драгоценных камней. Дизайн изделия часто диктовался формой камня. Большие, неправильной формы жемчужины превращались в тело дракона с покрытыми эмалью и драгоценными камнями крыльями или в корпус микроскопического галеона с золотыми снастями и парусами, украшенными драгоценными камнями.
Тогда же появился новый тип украшений — «портрет, выгравированный на драгоценном камне», — который сразу приобрел огромную популярность. Один из лучших его образцов, выполненный в 1574 году, хранится в Британском музее. Это бюст Елизаветы, окруженный венком из белых и красных роз, покрытых золотом.
Даже пуговицы в то время были маленькими произведениями искусства и стали столь популярны, что их преподносили Елизавете в качестве подарка по многим случаям. Среди них было пять дюжин золотых пуговиц в форме короны с цветком на вершине — каждая украшена жемчужиной, и восемнадцать покрытых эмалью золотых застежек с пятью брильянтами и шестью рубинами. Королеве также принадлежала огромная коллекция петель для шнурков, которые можно было переносить с одного платья на другое: золотые, серебряные, покрытые разноцветной эмалью, а некоторые даже украшены жемчугом.
Однако королева часто что-нибудь теряла. 14 мая 1579 года в Вестминстере «Ее Величество потеряла со своей спины... один маленький желудь и дубовый лист из золота». Во время другого выхода она лишилась двух золотых пуговиц в форме черепахи, украшенных жемчугом. С другой пуговицы она потеряла жемчужину. В Ричмонде в 1583 году на ней было надето пурпурное платье, расшитое серебром, и она потеряла брильянт с его застежки. Она также осталась без золотой рыбки, пропавшей с ее шляпки, и по несчастной случайности во время визита в Хоустид-холл уронила в ров серебряный веер.
Две последние вещи были действительно потеряны, но пропажа пуговиц, застежек, петель и украшений с ее платьев — а их было очень много — объяснялась скорее сильным желанием людей завладеть чем-то, что принадлежало королеве и соприкасалось с ее выдающейся особой... и поэтому могло считаться талисманом или амулетом, предохраняющим, возможно, от гнева самой правительницы. Такой трофей становился объектом почитания, который передавали из поколения в поколение. Вполне вероятно, что подобные мелкие вещи срезали с ее платьев те, кто сидел рядом с ней во время празднеств, застолий и театральных представлений. Эти пропажи записывали в домовые книги так же тщательно, как и подарки, и оставалась маленькая надежда на то, что потеря обнаружится. Но теперь для этой трудной и обстоятельной работы архивариус пользовался настольным прибором из серебра, заменившим прежние медные и оловянные.
Богачи предоставляли такие приборы своим писцам: считалось, что великому человеку не подобает самому писать письма. Настольный прибор состоял из нескольких отделений: для перьев, для чернил и для порошкообразного угля или песка. Для письма использовали бумагу, но для официальных документов нужен был пергамент. Его маслянистую поверхность предварительно натирали измельченным углем. Ошибки вырезали специальным ножом для бумаги, а неровности посыпали тем же углем (возможно пемзой) и приглаживали собачьим зубом или агатом. Интересно заметить, что промокашка тогда была уже известна многие годы. Хорман в 1519 году писал: «Промокательная бумага служит для высушивания влажного письма, чтобы не образовывалось пятен или клякс».
Королева, не чуравшаяся собственноручно писать личные письма, хранила свою писчую бумагу в двух небольших искусно изготовленных серебряных ящичках. У нее также было много записных книжек, среди которых была пара золотых, украшенных кузнечиками. Говорят, что она могла одновременно писать одно письмо, диктовать другое, слушать историю и давать к ней уместные комментарии. «Мальчик Джек», обращалась Елизавета к Харрингтону в записке, прилагавшейся к экземпляру речи, произнесенной ею в Парламенте в 1576 году, в которой она объясняла, как ей уже не раз приходилось, почему она отказывается выйти замуж. «Я заставила секретаря Палаты лордов точно записать для тебя мои бедные слова, так как таким юношам, как ты, пока нельзя посещать парламентские ассамблеи. Обдумай их на досуге, пока они не станут тебе понятны, возможно, ты сможешь извлечь из них какие-то плоды, когда воспоминания о твоей крестной уже исчезнут, — я делаю это, поскольку твой отец был готов служить и любить нас в трудную минуту...»
Возможно, «мальчик Джек» и обдумал эти слова, однако не получил продвижения по службе через свою крестную, хотя и очень старался. Она считала его совершенно справедливо чересчур легкомысленным, чтобы сделать министром или придворным, и почти «племянником», чтобы избрать своим фаворитом. Временами Елизавета вела себя с Харрингтоном как любящая, но строгая тетя, а он, по собственному признанию, испытывал перед ней благоговейный трепет. После злополучного предприятия Эссекса
[71] в Ирландии, когда она пришла в ярость и приказала ему покинуть двор, он не стал дожидаться повторения приказа и, по его словам, «даже если бы все ирландские повстанцы следовали за мной по пятам, я не смог бы убежать быстрее, чем сейчас от той, которая внушает мне одновременно любовь и страх».
