Я всегда буду с большим удовольствием вспоминать свою первую беседу с генералом Прайсом. Она произошла в гостиной, расположенной в казармах бригады. Генерал Тернер стоял у стены, и его жизнерадостная улыбка говорила о том, что он с нетерпением предвкушает надвигавшуюся схватку. Генерал Прайс мерил комнату шагами, держа руки за спиной, с грозным и решительным видом. Он пристально уставился на меня сквозь монокль и выставил подбородок под углом, не предвещавшим ничего хорошего. Его приветствие заключалось во фразе: «Вы Вудс? Садитесь, и я расскажу вам, как вижу сложившуюся ситуацию».
И, не дав мне ответить, он в течение двадцати минут излагал мурманскую версию военной и политической ситуации в Кемском округе и Карелии.
Я не перебивал его и не вставлял никаких замечаний, пока он не закончил, и потом, когда он напоследок рявкнул: «Это все правда?», просто ответил: «Нет, сэр».
Генерал Тернер заметно веселился, когда генерал Прайс в ярости потребовал у меня разъяснений. Я попросил, чтобы мне дали возможность изложить свою версию политической ситуации, и генерал Тернер, взявший на себя роль третейского судьи, признал, что это будет справедливо. После этого я рассказал генералу Прайсу краткую историю событий, произошедших с тех пор, как мы оккупировали Кемь, обратив основное внимание на три главных расхождения с его рассказом: во-первых, на лояльность и честность карелов; во-вторых, на вероломство определенной группы русских офицеров; и в-третьих, на совершенно неуместное доверие мурманской штаб-квартиры по отношению к этой клике.
Было очевидно, что генерал Прайс поверил в мой рассказ: его весьма агрессивное отношение ко мне смягчилось, он стал держаться более естественно, и скоро мы вполне дружелюбно обсуждали разные вопросы. Позднее наши отношения стали вполне дружественными, и лишь иногда он вспоминал, что меня нужно держать в узде, что, впрочем, мало что меняло. Обычно это принимало форму соревнования — кто кого перехитрит. Когда он выходил из него победителем, то был доволен, а когда проигрывал, то вел себя как настоящий спортсмен и не расстраивался. Мое уважение и симпатия к генералу Прайсу разделялись всеми другими офицерами нашего подразделения, и его советы оказывали нам неоценимую помощь в различных трудных ситуациях, в которые мы нередко попадали.
Когда он только приступил к командованию бригадой, враждебные нам русские элементы хотели использовать его в качестве инструмента для своих собственных целей. Он едва успел войти в курс всех дел, как из Сороки к нему прибыл с визитом генерал Звегинцев. Однако если они думали, что смогут сделать его оружием в своих руках, то им пришлось вскоре осознать свои заблуждения. На него посыпались жалобы о моем «своевольном обращении» с определенными русскими офицерами, однако те, кто доставлял их, всегда уходили от него далеко не с той уверенностью и чванливостью, с какой приходили. Скоро его оставили в покое.
Иногда я обращался к нему за советом, какие контрмеры предпринять против тех или иных действий наших враждебных друзей, на что он отвечал: «Ничего мне об этом не рассказывайте. Не хочу знать, как вы их похороните».
Когда стало ясно, что попытка привлечь бригадного генерала на свою сторону потерпела неудачу, интриганы с новыми силами начали обрабатывать мурманскую штаб-квартиру, что немедленно принесло плоды. Однажды утром я получил категорический приказ от начальника штаба разоружить карелов, начав немедленно с войск, расквартированных в Кеми — как на станции, так и в городе; одновременно бригадный генерал Прайс получил приказы проследить за выполнением данных мне приказов, а также приставить к штабу бригады охрану из морских пехотинцев.
Я показал бригадному генералу доклады нашей разведки, из которых было ясно видно дальнейшее развитие событий: за разоружением карелов должно было последовать нападение на британцев, в результате которого в живых не должно было остаться ни одного свидетеля, способного опровергнуть нужную версию событий. Как обычно, во всем предполагалось обвинить карелов, которые якобы подняли восстание и, воспользовавшись заранее припрятанным оружием, перебили всех нас.
Разобравшись в ситуации, генерал Прайс пришел в ярость, и я попросил его не предавать официальной огласке мои действия, какими бы они ни были, кроме тех, которые просто не могли остаться незамеченными. Он согласился на это с одной оговоркой: я должен был сдать на склад шесть пулеметов Льюиса, которые были в распоряжении Карельского полка на станции Кемь. Я пообещал сделать это.
После этого я прошел к капитану Смиту в оружейный склад, который располагался в двух железнодорожных вагонах на запасных путях, и договорился с ним насчет пулеметов Льюиса и винтовок. Карелам было приказано явиться с ними на склад под предлогом того, что оружейный отдел хочет провести регулярную сверку номеров их оружия. Мы сдали оружие в одну часть вагона, после чего обошли его и с противоположной стороны получили восемь пулеметов Льюиса со всеми необходимыми боеприпасами и двадцать четыре винтовки. Все это было выписано на меня. Я вручил заведующему оружейным складом квитанцию для бригадного генерала о сдаче шести пулеметов Льюиса с магазинами и двадцати четырех винтовок со штыками. Единственными карелами, кто знал истинную подоплеку этого маневра, были Николай и Григорий.
Нужно было действовать быстро, чтобы наши намерения не были раскрыты и чтобы не заставлять бригадного генерала становиться нашим соучастником. Было решено очистить станцию от возможных наблюдателей перед тем, как разместить на чердаке над штабом бригады четыре пулеметных команды, которые скрытно, через черный ход, установили там свои «Льюисы». Они простреливали подходы с юга, востока и запада, а также с трех сторон прикрывали штаб Карельского полка, располагавшийся в соседнем здании. На чердаке нашего штаба мы разместили две пулеметные команды с «Льюисами» и четверых снайперов. Эти два дома были отличными бастионами, непробиваемыми для пулеметного или винтовочного огня, поскольку, въехав в них, мы сразу же дополнительно защитили стены чердаков мешками с песком.
На скалах за станцией мы разместили две пулеметные команды с «Максимами», и наши разведчики прикрыли все подступы к железнодорожному мосту и к самой станции, чтобы исключить попытку внезапной атаки через реку из Кеми. В качестве дополнительной меры предосторожности мы послали роту карелов к мосту, а бригадный генерал расставил морских пехотинцев на различных стратегических позициях рядом с железной дорогой, так что любая попытка напасть на наши казармы встретила бы теплый прием. Морские пехотинцы и карелы всегда работали вместе в идеальной гармонии, поэтому риск ошибок были практически исключен.
Когда задолго до обычного времени на железной дороге был выключен свет и внезапно пропала телефонная связь с Кемью, мы приготовились отразить нападение. Однако прошло два часа, и все оставалось тихо — слишком тихо. Наконец, сразу после полуночи мы с генералом Прайсом вышли на станцию, чтобы оглядеться. Нигде не было ни намека на движение, но, как мне кажется, ему было несколько не по себе всякий раз, когда нас окликали по-русски. Однако он успокоился, когда из вагона, который казался пустым, послышался жизнерадостный голос Николая: «Доброе утро, джентльмены».
