Но Мадлен Пельтье явно покорена полемичным и провокационным характером этого термина, которому она придает совершенно определенное значение.
Своих убеждений она не скрывает: «Я люблю демонстрировать свои идеи, переносить их на себя, как верующая носит распятие, а революционерка — красный цветок шиповника»
. Но при этом она не выступает с идеей униформы для активисток, в отличие от английских суфражисток, чей внешний облик не остался незамеченным даже во Франции. Так, антифеминист Шарль Тюржон сообщает, что «в Англии воинствующие феминистки стали носить „национальный костюм“. Он удобен, но неизящен. Волосы они стригут коротко; строгий жакет открывает рубашку с мужским воротом, украшенную небольшим черным галстуком. Юбка скроена так, чтобы было удобно ходить»
. Мадлен Пельтье восхищается радикальным крылом британского феминизма, но осуждает уличные беспорядки как средство продвижения дела феминизма
.
«Мой костюм говорит мужчине: „Я на равных с тобой"», — объясняет она, сообщая женщинам: вы — рабыни
. Она недалека от мысли о том, что существует две категории женщин: «высшие», совершенно независимые от мужчин, в том числе и в сексуальном смысле, и остальные, от которых она любой ценой дистанцируется. «Во мне нет ничего униженного, как в других женщинах; очевидно, я родилась на несколько веков раньше, чем следовало», — пишет она
. В автобиографии она рассказывает о той радости, которую испытала, когда в своей первой феминистской группе (на рубеже веков) встретила писательницу, которую поначалу приняла за «старшего школьника». Благодаря ей она находит «настоящий яркий путь освобождения»
. Травестия — условный знак, обещание сообщничества. Она знакомится с директором комитета Женского действия (Action féminine) Максимилиен Биэ, которая носит «жакет, крахмальный воротничок и канотье», и между женщинами сразу возникает волна симпатии благодаря «идентичности костюмов»
. Но эта радость смешивается с грустью. Мадлен страдает от неприятных замечаний в свой адрес. Когда Поль Лафарг выражает ей твердое неодобрение, она говорит о «моральном изнасиловании». Она вынуждена постоянно протестовать, защищать свою свободу одеваться так, как считает нужным, и право не быть похожей на тех, кого она называет «сексуальными куклами»
. Она постоянно попадает в неприятные истории, самая опасная из которых произошла в Нанси в годы Первой мировой, когда вокруг нее собралась разъяренная толпа из двух тысяч человек, которые из-за странного наряда приняли ее за шпионку
.
Помимо простой вестиментарной трансгрессии осуждению подвергается и психологическая травестия. Женщины, одетые мужчинами, выделяются свободой манер. Мадлен Пельтье не ведет себя «комильфо». Она шокирует своими грубыми и вульгарными манерами, которые раздражают великую русскую революционерку Анжелику Балабанову
. Она громко говорит, использует арго, заводит сомнительные знакомства. Ее (относительная) бедность усугубляет испытываемое к ней отвращение. Близкая к ней феминистка
Каролин Кауфманн подозревает ее в «аморальности» и обвиняет в том, что она является «энергичной и амбициозной»
. Ее подругу Элен Брион называют про-вокативной, импульсивной, неуравновешенной и экзальтированной: зуавские кюлоты, которые она носит, порой вызывают агрессивную реакцию со стороны журналистов, в 1917 году писавших о том, что ее обвиняют в пораженческих настроениях. Во время слушаний ее дела в военном совете Парижа в марте 1918 года внимание прессы привлекает ее галстук, завязанный бантом, — мужской признак
. На следующий год она объяснит Сильвии Бич: «Я надела те же велосипедные кюлоты и обмотки, в которых была на демонстрации по случаю смерти Жореса. Как-то вечером в метро один старый реакционер назвал меня „большевичкой", за что я его резко одернула!»
Мы уже знаем, что Мадлен Пельтье не была первопроходцем в деле реформы женского костюма, поскольку с 1896 года уже действовала Лига освобождения женщин, и что Астье де Вальсейр оказывает большое влияние на радикальный феминизм. Мадлен Пельтье использует некоторые уже известные аргументы, например тот факт, что корсеты способствовали повышению смертности. Отметим, что она не особо настаивает на том, что женская одежда унижает женщин. Она говорит о юбке, слишком длинной, опасной и мешающей ходьбе. Больше внимания она уделяет декольте, точнее, «феминизму в декольте», который вызывает у нее отвращение. Она признается, что не понимает, почему «эти женщины не видят пресмыкания в том, что демонстрируют свои груди»
. А в автобиографическом романе «Девственная женщина» (La Femme vierge, 1933) она пишет, что «декольте — символ рабства, это бросается в глаза. Если феминистки этого не понимают, то они просто дуры». Она не нападает на моду как на источник яркой разницы между полами, как это могут делать другие феминистки. Она оспаривает сам принцип различий между полами. Она часто говорит, что женская одежда делает из нее объект (декоративный, сексуальный), в то время как мужская одежда делает из того, кто ее носит, субъект, носителя символики власти. Но в своем протесте она не делает различий между сексуальностью и сексуальным характером одежды. Она отвергает сексуальность как таковую, это «животное» занятие, которое считает унизительным. Несмотря на весь революционный пыл, который Мадлен Пельтье вкладывает в свою радикальную борьбу (например, во Всемирную лигу сексуальных реформ, созданную ею между Первой и Второй мировыми войнами
), она, как и ненавидимые ею буржуазные сестры из Национального совета женщин, унаследовала пуританскую сексуальную мораль и отношение к телу (мать Мадлен была «фанатичной» пуританкой). Костюм-пара скрывает тело, которое следует защищать от всего того, что может произойти с женщиной: от ударов, насилия, нежелательной беременности, травматичных родов, подпольных абортов и целой вереницы несчастий, о которых эта женщина-врач, работающая в бедных кварталах столицы, знает не понаслышке.
Спустя 20 лет после скандала, вызванного Астье де Вальсейр, требовавшей права биться на дуэли, Мадлен Пельтье, которая сочла это «очень важным», связывает вопрос маскулинизации костюма с правом женщин сопротивляться агрессии, а также защищать свою честь в соответствии с кодексом того времени — с помощью дуэли. Она носит в кармане револьвер. Так что брюки — это не только флаг, это еще и защита.
В своем романе-утопии «Новая жизнь» Мадлен Пельтье описывает общество, где не носят брюки и платья, — им на смену пришли кюлоты XVIII века, одинаковые для обоих полов. Такая перемена стала возможной только из-за жестокости, разразившейся в эпоху революционного хаоса, во время которой количество изнасилований и убийств женщин увеличилось
.
Мужская одежда становится частью стратегии борьбы с насилием: она отпугивает преследователей, а значит, и возможных насильников. Она дает чувство уверенности и легкости, необходимые для того, чтобы реагировать в случае агрессии. Она меняет походку, позы, а также заставляет кардинальным образом изменить женское тело, освободить его от пут, дать возможность развиваться, наращивать мускулы.
По мнению Мадлен Пельтье, физическая слабость, этот биологический аргумент, который служит опорой для многочисленных случаев дискриминации по половому признаку, — не приговор. Свобода, завоеванная за счет травестии, приводит к равенству полов, и доказательством тому служат выносливые, смелые и даже героические женщины-солдаты. Вирилизация вполне может начинаться с юного возраста. В «Феминистском воспитании женщин», брошюре, вышедшей в 1914 году, матерям-феминисткам предлагают одевать своих дочерей как мальчиков, чтобы освободить опутанных ограничениями и стесненных в движениях и играх девочек, а также их матерей, которые за ними следят и их одевают: «Матери не придется каждую секунду приказывать: „Оправь платье", „Не задирай так ноги — это неприлично"». Если носить мужскую одежду невозможно, следует по крайней мере предусмотреть «закрытые панталоны темной ткани» и поддеть их под платье, которое должно быть цельным, приличного покроя и без украшений. Чтобы компенсировать разочарование девочки, которая хочет походить на остальных, следует подумать о том, чтобы дать ей хорошо сшитую одежду из красивой ткани, объяснив «превосходство ее одежды»
. И тогда кокетство будет уничтожено в зародыше.
