Виолетта Моррис выбрала самую агрессивную вирильность. Во время поездки в Германию в 1934 году она устанавливает отношения с нацистами. К тому моменту она уже идеологически готова и убеждена в необходимости «задушить иудео-масонскую плутократию». Она наверняка знает, что Ивонн Неттер — еврейка (она руководит женской сионистской организацией), а возможно, и франкмасонка. Но, по всей видимости, ей необязательно иметь это воплощение врага, чтобы присоединиться к борьбе. Она становится ценной шпионкой, использующей свои связи в спортивных кругах. Она живет на отшибе, на барже, пришвартованной на набережной Пуан дю Жур, дает уроки тенниса, фехтования и вождения. О ней вновь заговорят в 1937 году, когда она убьет одного шантажиста. Суд признает, что она не превысила пределов самообороны.
В оккупированной Франции Виолетта Моррис получает возможность более активно работать на Германию. Она осуществляет, в частности в районе Руана, многочисленные миссии гестапо, допрашивая и пытая женщин и мужчин, участвующих в Сопротивлении. Вольные подразделения Нормандии получают из Лондона приказ ликвидировать ее. Приказ будет выполнен 26 апреля 1944 года, когда макизары из группы «Сюркуф» устроят на нее засаду и расстреляют из автомата.
До самого конца Виолетта Моррис будет символизировать равенство полов в худшем понимании этого слова, но и в том, что считается лучшим в спортивном мире, — в преодолении себя. «Виолетта Моррис, гестаповка. Героиня спорта, затем предательница родины: феминистка в гестапо» (Violette Morris, la gestapiste. Héroine du sport, puis traitre à son pays: une féministe à la Gestapo) — так называется книга Жан-Эмиля Номе, вышедшая в издательстве Fleuve Noir в серии Crime Story. Маскулинизация для журналиста начала XXI века, написавшего эту книгу, по-прежнему является синонимом феминизма… Мужеподобная спортсменка и женщина, борющаяся за свои права, по-прежнему вызывают страх как реакцию на исходящую от них силу, столь чуждую женской норме, заключающейся в слабости, пассивности и хрупкости — всех этих качествах, эротизируемых в современной западной культуре
. Феминизм — это вызов, брошенный женственности, понимаемой описанным образом. Так его воспринимает даже умеренный еженедельник Française, который 11 октября 1919 года опубликовал следующий анализ:
Желание сделать женское тело сильным, воспринимать силу как элемент женской красоты еще может казаться разрушительной идеей. Физическая слабость — высший аргумент антифеминистов, отказывающих женщине в любой общественной жизни, — в конце концов стала чем-то большим, нежели женское свойство, добродетелью, настолько, что теперь девушкам не разрешают заниматься упражнениями, которые якобы могут их маскулинизировать.
Глава X. Осторожное распространение брюк (1914–1960)
Мадлен Пельтье и Виолетта Моррис, несмотря на всю их неповторимость, — продукты своей эпохи. Благодаря им мы увидели, как три независимые друг от друга логики, отстаивающие использование мужского костюма женщинами — феминизм, спорт и гомосексуализм, — сошлись в одной точке. Теперь давайте рассмотрим, какое место брюки занимали в дискурсе моды и/или о моде на протяжении относительно длительного времени: начиная с 1914 года, чтобы захватить влияние Первой мировой войны, и до 1950-х годов. Время брюк еще не настало, но первые предвестники их триумфа, случившегося в 1960-х, уже вполне заметны.
Война делает мужественной?
«Женщины приходят на место мужчин» — а присвоят ли они еще и их униформу — брюки? Несомненно, во время Первой мировой войны происходит маскулинизация женской одежды. Женщины-буржуа либо выбирают военизированный облик (впрочем, до брюк дело не доходит), либо гордо носят белую униформу медсестер. Шляпки и украшения того времени очевидным образом отсылают нас соответственно к головным уборам военных и их наградам. Что касается работниц военных заводов, то они носят брюки с рабочей блузой или комбинезон. Брюки используются несистематически: женщинам-почтальонам дают униформу с юбкой. В целом военные условия сводят на нет критику маскулинизации женщин, которая не всегда происходит добровольно, а часто вследствие временного приспосабливания к исключительной ситуации. На прекрасном рисунке художника Поля Ириба в октябрьском номере Baïonette 1917 года изображена работница завода по производству боеприпасов, которая, хотя и одета в рабочий комбинезон, не потеряла женского шарма: ремень на поясе подчеркивает талию, а из прически выбивается длинная прядь волос, вьющаяся у ее молоденького личика. Ее одежда свидетельствует о патриотизме: «Не все женщины уехали в Биарриц или Довиль»
[69], — гласит подпись.
Таким образом, брюки, оправданные военной необходимостью, не представляют большой опасности. К примеру, Поль Жеральди рисует лирический портрет, где отражена метаморфоза «бесполой» заводчанки, которая, отправляясь на обеденный перерыв, превращается в «женщину» в юбке, на высоких каблуках и в шелковых чулках
. Значит ли это, что брюки — это просто одежда, не подразумевающая какого-то особого смысла? Над брюками можно также смеяться: это комический мотив на открытках для солдат с изображением опереточно воюющих женщин в униформе. Брюки могут быть эротичными, если они становятся обтягивающими и сочетаются с обнаженной грудью: пикантность этой картине добавляет контраст между грубостью одежды и нежностью плоти, которую она скрывает. Во Франции этого периода женщины-солдаты были лишь игрой воображения, поскольку власти страны отвергали требования женщин участвовать в военных действиях.
Чем была эта вестиментарная маскулинизация для тех, кто изменил свою манеру одеваться? Очень трудно узнать сокровенные чувства этих женщин, а еще труднее — их подсознательные желания. Несомненно, некоторые искали острых ощущений от нарушения гендерного кодекса. Другие, возможно, добивались таким образом чувства близости к солдатам в целом и любимому мужчине в частности. Поиски братства, преодолевающего размежевание между тылом и фронтом? Политическое выступление, состоящее в афишировании патриотизма? Желание обрести смелость и отвагу, которые излучает военная униформа? Способ гордо отстоять свое право на гражданскую мобилизацию? Как бы то ни было, точно никаких преступных намерений. Как до, так и после войны ношение мужской одежды, которая автоматически ассоциируется с властью, имеет эффект «обретения силы» (empowerment).
Интерес политических властей и сил, участвующих в «священном единении», состоял не в том, чтобы ужесточить войну полов, подняв тему их возможного смешения. Речь скорее шла о том, чтобы снизить беспокойство, вызванное изменениями, влияющими на гендер, а известно, что эти изменения были головокружительными
. Обстоятельства вынудили женщин исполнять новые обязанности, работать в трех основных секторах экономики так, как они никогда этого не делали до 1914 года. Они стали необходимы для самой логистики войны. Начало этому положил Рене Вивиани, на момент начала войны председатель Совета министров Франции, выступив с «Обращением к женщинам», настоящим призывом к мобилизации тыла. Во время военного конфликта, особенно в первые три года, протест феминисток был приостановлен, преобразовавшись во множество инициатив на пользу стране
. Интересным источником могут служить почтовые открытки, имевшие широкое распространение и влияние и содержавшие четкое послание: изображаемые на них женственные образы успокаивали и обнадеживали, а одежда героинь конструировала облик, адаптированный для масс и довольно сильно удаленный от парижской моды
. Нежность, которая от них исходит, связана с тем, что модели позируют в интимной домашней обстановке — с непокрытой головой, в домашней одежде, скромно украшенной лентами и кружевами, а сами картинки раскрашены в пастельные тона…
