До самого конца эпохи народовластия годи так и не сумели сосредоточить в своих руках подлинную монополию на принуждение. Даже к XIII веку их сила не превратилась в структуры исполнительной власти. На протяжении всей эпохи народовластия права свободных землевладельцев полагали предел притязаниям годи. В настоящей книге я уделяю особое внимание примату прав обычных землевладельцев-бондов и стратегиям, к которым они прибегали для защиты своих прав. И здесь опять же просматриваются признаки, во-первых, зарождающейся демократии, а во-вторых, тенденции к ограничению развития государственных институтов.
В силу особенностей экономических и юридических процессов, запущенных первопоселенцами, в новой стране оказались институционализованы бартер, публичное осуществление властных полномочий и распря; все это в совокупности препятствовало возникновению монополии на власть. Землевладельцы могли выбирать себе любого из имеющихся годи четверти, и поэтому в Исландии любой свободный землевладелец обладал куда большей свободой самоопределения, чем в обществе, где власть находилась в руках баронов, герцогов и проч. Несколько веков подряд исландцы жили в мирной и стабильной стране, где слыхом не слыхивали о внутренних династических войнах, которые цвели махровым цветом в мелких викингских государствах и более крупных европейских королевствах и империях. В Исландии не было ничего близко похожего на войну, хотя постоянно случались распри различного масштаба, от мелких до средних, и в этих распрях иногда гибли люди.
Распря по-исландски: система управления конфликтами
Чтобы свести потери от участия в распрях к минимуму, исландцы разработали особую форму управления ходом конфликта; точнее сказать, эта форма родилась в обществе естественным путем. Исландская распря — дело не частное, а общественное и как таковое подлежит обсуждению на тингах и в судах. Акцент на публичности распри значительно облегчал достижение мира, независимо от того, мирились стороны в суде или до суда. Исландское общество — в основе своей скандинавское, но существующее посреди Атлантического океана на удаленном острове — принуждено было находить равновесие между воинственной природой культуры, привезенной с континента, и условиями окружающей среды, в которых каждый мог выжить (в самом буквальном смысле, т. е. не умереть с голоду), лишь живя в мире с соседями. Участвуя в распрях, исландцы напоказ вели себя как классические воины эпохи викингов, однако все их угрозы и потрясания мечами лишь в редких случаях перерастали в сражения, да и те вовлекали лишь небольшое число людей. В Исландии «война» в антропологическом смысле — т. е. допустимое и институционализованное в обществе насилие — шла лишь на личном или в крайнем случае на семейном уровне. Даже когда вместе сходились несколько сотен вооруженных людей, жертв могло вообще не быть, а если таковые имелись, то, как правило, единичные. Как можно видеть на примерах кризисных ситуаций, подробно описанных (хотя, возможно, в несколько гиперболизированной манере) в сагах, небольшие группы людей могли набраться решимости убить одного или нескольких врагов; большие же группы вовсе не устраивали кровавую баню, а, напротив, принуждали стороны и друг друга к заключению мира. Как общество исландцы последовательно, на протяжении веков, проявляли поразительное самообладание. Они научились превращать применение силы в ритуал и значительно ограничили возможности и необходимость для ее настоящего применения. Лишь к самому концу эпохи народовластия исландские распри превратились в нечто похожее на войны, но даже в те годы никто никого не резал направо и налево — засвидетельствованы лишь отдельные эпизоды «бесконтрольного» насилия.
Характерный пример исландского умения обуздывать амбиции и держать себя в руках мы находим в «Саге о Торгильсе и Хавлиди» (дисл. Þorgils saga or Hafliða), входящей в «Сагу о Стурлунгах», где рассказывается о некоей распре, произошедшей в XII веке. Двое могущественных годи, Торгильс сын Одли и Хавлиди сын Мара, упрямо не хотели мириться, пока не вмешалось третье лицо, человек по имени Кетиль сын Торстейна, желавший сделать церковную карьеру; в результате противники остыли и достигли компромисса. До вмешательства Кетиля многие пытались их помирить, но безуспешно. В 1121 году оба отправились на альтинг, Хавлиди с отрядом в 1440 человек, а Торгильс — с отрядом в 940. Незадолго до этого, когда на очередном альтинге годи обсуждали возможность примирения, Торгильс, дабы сорвать переговоры, предательски
[117] напал на Хавлиди и нанес ему увечье (гл. 18 саги).
Ситуация приняла опасный оборот, поскольку Торгильс подло нарушил мир и Хавлиди в свете этого не желал даже слышать о компромиссах с ним и его присными. Он хотел лишь мести
[118] и наотрез отказывался говорить о мире. Если бы дело шло как обычно, на врагов обязательно вышли бы третьи лица и попытались их помирить, но на сей раз за две недели альтинга ничего подобного не случилось, и стало похоже, что масштабной схватки избежать не удастся. В этот момент в саге появляется Кетиль сын Торстейна, который ранее никак в распре не участвовал. Он приходит к Хавлиди и рассказывает ему историю из своей жизни, как он сам некогда, защищая свою честь и престиж, жаждал мести. Вот как сказано в саге (гл. 28–29):
Ваши друзья — и твои, и Торгильса — считают, что будет большое несчастье, коли вы не заключите мир и это дело не кончится по-хорошему, да многим нынче кажется, что нет уже на то надежды, или почти нет. Мне самому нечего тебе присоветовать, разве вот историю одну рассказать тебе в пример.
Мы росли в Островном фьорде, и люди говорили, мол, из нас выйдет толк. И то правда, я взял в жены девушку, Гроу, дочь епископа Гицура, а про нее говорили, что лучше не сыскать во всей округе. И тут вдруг пошли разговоры, мол, я не единственная опора ее жизни.
По мне, это плохие речи, и мы решили узнать, так оно или не так, и вышло, что все так и есть, и тем хуже стали мне казаться эти разговоры. И я сильно невзлюбил этого человека. И вот как-то раз довелось нам повстречаться, и я бросился на него с оружием, а он увернулся, а я упал наземь, а он сверху, и достал нож и воткнул мне в глаз, и с тех пор я этим глазом не вижу. А как он это сделал, Гудмунд сын Грима, так слез с меня и дал мне встать. И я подумал, как-то странно вышло — ведь я в два раза его сильнее, да и во всем остальном, казалось мне, настолько же его превосхожу.
И жутко захотелось мне отомстить за это и объявить его вне закона, ведь друзей у меня хватает. И мы подготовили тяжбу, но нашлись могущественные люди, которые помогли в тяжбе ему, и мою тяжбу признали незаконной. Вот и сейчас небось найдутся такие, кто захочет помочь Торгильсу, даром что твое дело правое.
