Впоследствии Хубилай-хан бушевал и утверждал, что предал бы мятежника Кайду «злой смерти» — завернув в ковер и бросив под копыта лошадей — не будь тот кровным родичем.
В интерпретации Марко монгольское завоевание предстает не беспощадным избиением тысяч людей, а сказочной историей о том, как власть монголов свободно распространялась по великой степи. «Когда Чингисхан увидел, что у него такое множество доблестных воинов, он, будучи велик душой, пожелал выйти из этих пустынь и диких мест и вооружил свой народ луками и пиками и другим оружием… Я скажу вам, что так велика была слава о его справедливости и доброте, что, куда бы он ни шел, каждый приходил к нему с покорностью и был счастлив заслужить его благосклонность, так что в очень малое время они завоевали, восемь провинций».
По словам Марко, завоевания Чингисхана были чудесами мирного подчинения. «Когда он получал и брал провинции, города и деревни силой, то никого не позволял убивать и грабить после победы и оставлял там справедливых наместников, которые ничем не вредили жителям и не брали ничего из их имущества». Более того, Марко заявляет, будто «те, кого он завоевал, видя, что он спасает и охраняет их, что им от него нет вреда, и, видя доброе правление и милость сего владыки, с радостью шли за ним и оставались верны ему». В такой подчищенной версии событий их союз вдохновил Чингиза на новые свершения. «Когда же Чингисхан собрал столь великое множество людей и увидел, что они слепо повинуются ему, он назначил себе великую цель и сказал им, что желает завоевать великую часть мира. И татары ответили, что им это по нраву и они последуют за ним с радостью, куда бы он ни повел».
Описанному Марко восхождению Чингисхана к вершинам славы недостает неприятных подробностей об убийственной жажде власти, свойственной этому вождю. Марко предпочитает вместо этого ввести в повествование фантастическую картину сражения монгольского воина с христианским владыкой Востока пресвитером Иоанном. Однако великий соперник Чингиза, пресвитер Иоанн, не существовал в действительности, вопреки убежденности европейцев, что он обитает в Азии или, может быть, в Африке, повелевая чудесным и богатым христианским царством. Устойчивый миф о пресвитере Иоанне берет начало в живом воображении монахов, сочинившим якобы написанное им письмо к христианским властителям Запада.
Многое в его содержании радовало сердца европейцев, живущих в страхе перед монголами. В числе прочего там содержалась клятва «пленить самого Чингиза и предать его смерти».
Сам Марко хранит молчание относительно существования пресвитера Иоанна. Он не претендует, подобно многим другим, на личное знакомство с христианским владыкой. Но пробел в знаниях не мешает ему повествовать о мифическом сражении между силами Востока и Запада — под предводительством Чингиза и пресвитера Иоанна. В этом сражении пресвитер Иоанн гибнет — и у Марко такой исход вызывает скорее удовлетворение, чем печаль, — еще одно доказательство, что венецианец стал отождествлять себя с монголами. Кем был Марко в действительности: ревностным христианином, исполняющим задание папы, презиравшим всех нехристиан как идолопоклонников, если не хуже? Или восторженным почитателем монголов? Он был тем и другим одновременно. В глазах Марко христианство воплощало установившийся порядок вещей, обеспечивающий безопасность, но в то же время ограничивающий свободу. Монголы, напротив, символизировали отвагу, магию и величие. Молодого путешественника очаровал их образ жизни и верования.
Переходя к описанию внука Чингиза, Хубилай-хана, Марко впадает в восторженный тон и внезапно забегает далеко вперед. По его оценке, Хубилай не больше не меньше как величайший властитель в истории. «Все императоры мира, все короли как христианские, так и сарацинские, собранные вместе, не имели бы такой власти и не могли бы совершить так много, как этот Хубилай-хан, владыка над всеми татарами мира». По правде сказать, Марко следует средневековой традиции панегирика, или официального восхваления. Преувеличения в них были обычны и даже необходимы. Однако он умел быть и едким, когда хотел этого, даже рассуждая о возвышенных и могущественных персонах, тем более находясь в относительной безопасности генуэзской тюрьмы. Если отставить в сторону риторику, становится ясно, что перспектива встречи с этим великим героем наполняла его волнением и ощущением великой цели. Все, что осталось за спиной каравана Поло на Западе, мельчало в сравнении с величием и колоритностью Хубилай-хана и его кочевых подданных, вопреки всякой вероятности завоевавших Китай.
«Раз уж мы начали говорить с вами о татарах, — говорит Марко, горя энтузиазмом, — я расскажу вам многое о них». Он начинает описание — вполне точное — основ их кочевого существования, образа жизни, сходного с жизнью североамериканских индейцев, имевших с ними общих предков. «Татары обычно пасут большие стада коров, кобылиц и овец и потому не остаются на одном месте, но спускаются зимой на равнины и в жаркие места, где хватает травы и есть хорошие пастбища для их скота; а летом они переходят жить в прохладные места в горах и долинах, где находят воду, и дерево, и хорошие пастбища, также и потому что в прохладных местах нет ни мух, ни мошки, ни тому подобных созданий, донимающих людей и их животных».
Марко переносит европейского читателя в юрту, передвижное жилище монголов. «Они имеют маленькие дома, как палатки на деревянных жердях, и покрывают их войлоком. Они круглые, и перевозят их на четырехколесных повозках. Деревянные жерди связаны так искусно и в таком порядке, что они могут складывать их в пук или расставлять, поднимать, опускать и носить с собой куда им вздумается. И всякий раз, когда они раскидывают и устанавливают свой дом, дверь открывается на полдень».
Эти постройки образовывали, в сущности, переносные деревни, и Марко дивится монгольской жизни на колесах: «Кроме того, у них есть очень красивые повозки всего с двумя колесами, покрытые черным войлоком, добротным и так хорошо изготовленным, что даже когда весь день идет дождь, он не проникает внутрь. Их влекут лошади или быки, а иногда хорошие верблюды. В этих повозках они возят жен и детей и все пожитки и пищу, какая им нужна.
Таким образом они добираются, куда хотят добраться, и так перевозят все, что им надобно».
Привыкнув к жизни в юрте, Марко обращает внимание и на необычное устройство домашнего хозяйства. «Женщины покупают и продают и делают все работы, потребные их господам, и семье, и им самим, — одобрительно отмечает он. — Они не в тягость для своих мужей, а причина тому — что они многое добывают собственным трудом». Чем больше он наблюдал монгольских женщин за работой, тем более восхищался их прилежанием и вкладом в жизнь семьи. По его словам, они «искусно правят семьей и с большим тщанием готовят пищу и исполняют прочие обязанности по дому с великим прилежанием, так что мужья оставляют заботы о доме женам и ничем не занимаются, кроме как охотой и подвигами в сражениях и соколиной охотой, как приличествует благородным господам». Марко инстинктивно увлекся монгольской охотой, предоставлявшей и пищу, и развлечение в бескрайней степи. «У них лучшие в мире соколы», — еще одна пощечина европейцам, у которых соколиная охота была привилегией аристократии, а соколы были предметом гордости тех; кто мог позволить себе их содержание, — «а также собаки». Перечисляя продукты питания, Марко как будто задается целью внушить зависть европейским читателям, часто существовавшим на грани голода. «Они питаются мясом, молоком и дичью и, кроме того, едят мелких животных вроде кроликов, называемых «фараоновы крысы» (в действительности это была разновидность грызунов, родственная луговым собачкам). «Они едят даже конину, и собак, и кобыл, и быков, и верблюдов, если только те жирны, и с удовольствием пьют верблюжье и кобылье молоко».
