Следующее за тем ритуальное наказание Марко описывает с мрачной пышностью. «Все родичи и друзья того, кто должен убить себя, берут его и сажают в кресло, и дают ему двенадцать мечей или ножей, хорошо заточенных и острых, и привязывают его за шею, и носят по всему городу, и при этом говорят и восклицают: «Этот доблестный человек собирается убить себя ради любви, чести и почтения такого-то идола». Когда процессия останавливается в назначенном месте, тот, кто должен умереть, берет нож и кричит громким голосом: «Я убиваю себя из любви к такому-то идолу». Сказав эти слова, он ударяет себя ножом в середину живота… он наносит себе столько ударов теми ножами, что убивает себя». В другой версии, возможно, еще более мрачной, он приставляет нож «к затылку и, с силой притягивая его к себе, пронзает себе шею, потому что нож хорошо заточен, и умирает от этого».
Поразив таким образом аудиторию, Марко прямолинейно заявляет: «Когда он убит, родственники сжигают его тело с великой радостью и празднеством, полагая его счастливцем».
Безумие, намекает он с лукавым венецианским прищуром, всего лишь вопрос выбора точки зрения.
Марко также знакомит свою аудиторию с необыкновенными «сьюги», или йогами — благочестивыми индийцами, отличавшимися «великим воздержанием» и «суровой и трудной жизнью», которую вели «из любви к своим идолам».
Их внешность сразу привлекала взгляд. «Они ходят нагими, не нося на себе ничего, так что их естество не прикрыто, как и другие члены». Марко говорит, что они поклонялись быку и в большинстве своем носили маленькую фигурку быка из меди или позолоченной бронзы на середине лба. Они жгли бычий навоз и умащались пеплом «с великим благоговением… как христиане святой водой». Они не ели зеленых растений, веруя, что все живое, включая растения и листья, имеет душу, и спали нагими на земле, «не прикрываясь ничем ни сверху, ни снизу». «Великим чудом» было, что такая жизнь их не убивала. Суровость их жизни дополнялась тем, что «они постились весь год и не пили ничего, кроме воды».
В своих «церквах» или «аббатствах» йоги боролись с сексуальностью. Когда один из числа служивших их «идолам» умирал, кандидаты в преемники собирались в аббатстве и испытывали свое стальное самообладание теплыми нежными ласками девиц. «Они (девушки) касаются их здесь и там во многих частях тела, — говорит Марко, — и обнимают их, и целуют, и подвергают их величайшим в мире удовольствиям. Человек, подвергшийся такому обращению девиц… если его член вовсе не шевельнулся, иначе как был до того, как девушки коснулись его, считается добродетельным, и они оставляют его у себя, и он служит их идолу». Что касается кандидатов, не устоявших перед ласками дев, «если его член шевелится и поднимается, такого они вовсе не оставляют, но немедленно изгоняют из братства монахов навеки и говорят, что отказываются жить с таким распущенным человеком».
Наблюдая эти чужеземные обычаи, Марко не судит их и не отшатывается в ужасе. Он сохраняет объективность, хотя и бывает озадачен. Его увлекало поразительное разнообразие нравов и обычаев в провинциях, в которых ему довелось побывать. Между строк наблюдений, которые он предлагал своим читателям, можно прочесть о том, как по ходу повествования эволюционирует его мировоззрение и он все дальше отходит от христианства в область буддизма.
В качестве примера для сравнения христианства и буддизма он приводит святого Фому, одного из двенадцати апостолов. И на арамейском, и на греческом его имя означало «брат-близнец», и в Евангелии от Иоанна 11:16 о нем говорится как о «Фоме, прозванном братом». Фома, единственный из учеников, не уверовал в весть о Воскресении— отсюда пошло выражение «Фома неверующий». (Только коснувшись ран Христовых, он стал ревностным христианином.) В апокрифической литературе, в частности в «Деяниях Фомы», говорится, что он принял мученическую смерть в 53 году в индийском Мадрасе, в месте, которое позже получило название Горы Фомы.
В путешествии по Индии Марко обращался мыслями к этому мученику чаще, чем к какому-либо иному персонажу христианства. «Тело мастера святого Фомы Апостола, принявшего мученичество за Христа в этой провинции, похоронено… в Маабаре… в маленьком селении, потому что там вовсе нет людей, и мало купцов, и купцы не приходят туда, потому что там нечем торговать, и потому также, что место это удалено от дорог». Услышав о нем, Марко не устоял перед искушением там побывать. Много лет назад в Армении он, как полагал, упустил шанс подтвердить, что Ноев Ковчег находится на горе Арарат; теперь у него появилась возможность доказать существование апостола, и на сей раз он решил не отступать.
Он отправился в паломничество к могиле в провинции Маабар в обществе христиан и мусульман. «Скажу вам, что сарацины этих земель имеют в него большую веру и говорят, будто он был сарацин» — заключение доброжелательное, но нелогичное, поскольку жизнь и деяния Фомы на несколько столетий предшествовали возникновению ислама. Тем не менее «те сарацины говорят, что он был великий пророк, и зовут его на своем языке «авиарум», что означает «святой человек»». Невнятные объяснения Марко относительно личности святого Фомы, возможно, отражают смешение религиозных преданий в этой области или показывают, что он сам не понимал, о чем ведет речь.
Независимо от того, кем был «святой человек» при жизни, место его захоронения окружали тайны и чудеса. Деревья давали орехи — Марко называет их «фараоновыми орехами», — обеспечивавшие и пищу, и питье. «У них есть наружная скорлупа, на которой словно нити, которые используют во многих вещах и применяют для многих целей. Под этой наружной скорлупой находится пища, которой человек может наесться досыта. Она воистину сочна и сладка как сахар, бела как молоко и образует чашу в форме наружной скорлупы. А в середине этой пищи так много воды, что можно наполнить сосуд, и вода эта чиста и холодна, и превосходного вкуса». Марко не скрывает изумления. Эти таинственные орехи, разумеется, кокосы.
Сама земля, тучная и красная, обладала волшебной целительной силой. «Христиане, которые совершают паломничество туда, берут землю с места, где было убито святое тело Святого Фомы, и благоговейно несут в свои страны, и дают немного этой земли, смешанной с водой или иными жидкостями, пить больному, если он болен трехдневной или четырехдневной лихорадкой — то есть малярией, — и едва больной выпьет, он исцеляется силой Господа и святого». Марко уверяет, что он сам «привез немного этой земли с собой в Венецию и многих исцелил ею». Купцу Марко не к лицу мантия целителя. Вполне возможно, что он вернулся в Венецию с образцом этой чудесной земли, но нет сообщений о том, что он использовал ее для лечения, и случаи исцеления не числятся среди его подвигов. Скорее всего, его секретарь Рустичелло или кто-то из благочестивых переводчиков рукописи добавил эту подробность, чтобы преувеличить веру Марко.
Он и в самом деле становился верующим. Марко больше не отзывается о сотнях, а затем и тысячах виденных им изображений Будды — деревянных, каменных и рисованных — как об идолах. Теперь он погружается в историю этого уникального духовного учителя, пытаясь постичь таинственное, но несомненное притяжение Будды.
Впервые сочувствие к буддизму могло пробудиться в Марко при контактах с монголами, которые все чаще принимали учение Будды. Они узнали о нем от западных соседей, уйгуров, однако уйгурская версия буддизма пришла не из Индии, а из Ъ*бета. Пропитавшись магическими обрядами, эта вера распространялась на восток по Шелковому пути вплоть до Камбулака и дошла до Хубилай-хана, который принял ее наряду с другими верованиями своей империи. В Индии Марко встретился с более древней, чем в знакомых монголам доктринах, формой буддизма, и пленился ею. Как хамелеон, он вновь сменил окраску: из Марко-монгола стал Марко-буддистом.
