Таким образом, своеобразным даром этого визиониста является не живая и плодовитая фантазия, как у других визионистов, а совершенно необычная, даже единственная в своем роде сила воли. Люди, которые могут властвовать над своим гневом, встречаются, конечно, довольно часто; но люди, у которых вся игра чувств покорна их воле, как у Игнатия, составляют редкое исключение даже среди великих аскетов и властителей. Фантазия Игнатия, наоборот, была бедна и слаба потому, что запас образов у него скуден и мало оригинален, а видения его отличаются чрезвычайным однообразием. Но он сумел так дисциплинировать свою фантазию, что она стала повиноваться ему и претворять в образы и переживания все, что сколько-нибудь долгое время занимало его душу. Эта черта настолько своеобразна, что едва ли можно найти что-либо подобное ей. В ней, может быть, сказывается сильнее всего та страшная власть над своим «я», в которой, бесспорно, нужно видеть высшее дарование Игнатия и вместе с тем лучшее объяснение исключительного влияния его личности на современников.
В старину пытались объяснять характер и судьбу человека исходя из констелляции
[5] созвездий в момент его рождения. Для развития Игнатия имела решающее значение констелляция, правда, не созвездий, а тех великих исторических сил, которые господствуют над жизнью индивидуумов и целых народов. Он, например, не стал бы анти-Лютером, если бы не вырос в эпоху Лютера. Для развития его характеpa и деятельности также важна была и та среда, в которой он развился: воинственное религиозное воодушевление испанского рыцарства, строго католическая набожность его родины, средневековая мистика, еще преобладавшая в Испании. Но объяснима ли при помощи этих факторов сама личность Игнатия? Нисколько! Мы определили лишь ту атмосферу, среди которой она развивалась, но отнюдь не то таинственное нечто, что выбирало, воспринимало и перерабатывало эти элементы. Ибо человек, подобно растению, воспринимает из окружающей среды лишь то, что отвечает его природе, и поэтому он в той же мере является продуктом окружающих его условий, как и продуктом деятельности своего «я». Это таинственное нечто, это конечная образующая сила характера, в сравнении с которой все остальное является лишь оболочкой, формой, материалом, ассимилируемым личностью в ее развитии, может быть лишь описано в формах его проявления, но глубинные причины, породившие это нечто, так и остаются неизвестными. В отношении Игнатия Лойолы вполне оправданно звучат слова поэта: «В глубину природы не проникает ни один сотворенный дух». Чем сильнее личность, тем таинственнее, своеобразнее, необъяснимее кажется она наблюдателю, тем сильнее чувствует он невозможность проникнуть путем анализа в глубину ее сущности.
Призвание учеников
Душа, воля которой так могущественна, не может долго теряться в лабиринте мистических фантазий. Она непреклонно тянется к свету потому, что не пассивное созерцание, а действие составляет элемент, в котором она свободно движется и дышит.
Уже в Манрезе Игнатий почувствовал в себе пробуждение потребности воздействовать на людей. Его первыми последователями были несколько знатных женщин и благочестивых горожан. Но как бы хорошо ни чувствовал себя Игнатий в этом кружке, он был слишком тесен, чтобы утолить охватившую его жажду деятельности. С этого момента для Лойолы было уже слишком мало отправиться в Иерусалим в качестве простого паломника. Паломничество должно было стать лишь исходным пунктом для всей работы его жизни. Он хотел посвятить все свои силы миссионерству среди мусульман Святой земли.
С этим намерением он в конце марта 1523 года сел на корабль в Барселоне. В Иерусалим он прибыл только 1 сентября после долгого путешествия, полного приключений. Его сердце было полно блаженства. Он думал, что нашел свою истинную родину, свое истинное призвание, но, к сожалению, обманулся. Высшая церковная власть Святой земли, провинциал францисканцев, опасаясь турок, приказал ему немедленно покинуть Иерусалим вместе с остальными паломниками. Игнатий вынужден был подчиниться.
В январе 1524 года он высадился в Венеции, на пути в которую ему довелось пережить несколько морских бурь. Отсюда, пробравшись через французскую и испанскую армии, окруженный тысячами опасностей, дважды арестованный по подозрению в шпионаже, он достиг Генуи и весной вернулся морем в Барселону.
Что должен был он предпринять? Со времени внезапного отъезда из Иерусалима эта мысль постоянно терзала его, но он еще не пришел ни к какому определенному выводу. Для него было ясно лишь одно — направление, которое должна была принять его жизнь; он хотел работать на благо людей, своих братьев, отдать себя заботе о спасении их душ. Но Игнатий еще не представлял себе, следует ли ему для этой цели вступить в один из монашеских орденов, или же он должен избрать образ жизни кающегося паломника. Он понимал, что и в том и в другом случае для спасения душ необходима теологическая подготовка. Так бедный паломник сделался бедным школьником. Этот бедный школьник за время своего девятилетнего учения (с 1526 года) превратился в старого студента. Но и в качестве студента Игнатий видел в своих занятиях не только средство научиться чему-нибудь, но и неизбежную переходную ступень, необходимую для того, чтобы обрести для себя новое качество.
Уже в Барселоне, среди своих старых манрезских знакомств, он играл большую роль как духовный руководитель. Ему удалось сгруппировать вокруг себя нескольких университетских товарищей, которых он пробудил к религиозной жизни. Эти друзья образовали под его руководством при университете Алкала благочестивую ассоциацию студентов, поставившую перед собой две задачи: 1) личное освящение, 2) заботу о душах своих ближних. Первую из этих задач они думали осуществить путем строго аскетического образа жизни, путем еженедельных исповедей и причастий. Для выполнения второй задачи они организовывали собрания на частных квартирах, где Игнатий пытался морально влиять на слушателей проповедями, которые он произносил на тему о десяти заповедях. Действительно, таким образом ему удалось завоевать немало душ, в основном среди женщин низкого положения: одиноких вдов, работниц, служанок шестнадцати — девятнадцати лет. С какой энергией Игнатий применял свой религиозный пыл к слабому полу, показывает уже то обстоятельство, что женские обмороки на этих собраниях происходили очень часто.
Понятно, что такая горячая пропаганда возбудила сначала внимание, а потом и подозрения инквизиторов. Уже в конце 1526 года маленькому обществу пришлось подвергнуться суровому допросу; оно должно было отказаться от особого костюма и заменить его обычной одеждой студентов. В апреле 1527 года инквизиция даже посадила Игнатия в тюрьму, намереваясь возбудить против него формальный процесс по обвинению в ереси. Следствие заинтересовалось не только странными явлениями, которые имели место среди благочестивых последовательниц Лойолы, но и своеобразными утверждениями обвиняемого о чудодейственной силе, которую сообщает ему его целомудрие, и его странными теориями о различии между смертными и искупимыми грехами, которые, кстати, обнаруживают поразительное сходство с известными определениями иезуитских моралистов позднейшей эпохи.
