3. О Лещинском буде станет говорить, позволить на то.
4. В протчем, что возможно, салтана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа не зело стрался».
Ближайшим его помощником назначался И.Н. Никифоров. Также с Шафировым отправились переводчики Андрей Остерман, Иван Зуда (Иван де ля Суда), Николай Барка, которого было приказано называть Чернышевым. У Барки осталась семья в Стамбуле, и его участие на русской стороне могло дорого стоить его родственникам. Для передачи сообщений посылались курьеры ротмистр Артемий Волынский, сын оберкомиссара П. Бестужева волонтер Михаил Бестужев. Все они сделали карьеры.
Андрей Иванович Остерман при Екатерине I занял пост вице-канцлера, получил титул графа, был канцлером, кабинет-министром. Правда, при Елизавете Петровне он был сослан в Сибирь, где и умер. Артемий Петрович Волынский в период правления Анны Ивановны подготовил «Генеральный проект» об управлении государством. Это была записка о вреде иностранцев, занявших важнейшие посты в стране. Одновременно Волынский, который сам не был «чист на руку», развернул борьбу против коррупции, направленную на усиление военной мощи государства. Комиссия, состоящая из сенатора В.Я. Новосильцева, президента Ревизион-коллегии А.И. Панина, сенатского обер-прокурора Ф.И. Соймонова, выявила недостачу в 40 тысяч рублей у Н.Ф. Головина, возглавлявшего военно-морское ведомство. Волынский выступил за расширение государственных интересов. В 1739 году прошел успешное обсуждение его проект по созданию новых государственных конских заводов, что в целом могло увеличить авангард кавалерии и создать дополнительный резерв в случае военных действий. План Г. Мейера, за которым стоял Э.И. Бирон, по приватизации металлургических заводов Урала отклонил Кабинет министров. Таким образом, столкнулись две силы: реформатора-Волынского, отстаивавшего прежде всего свою власть, и Бирона, которому становилось крайне невыгодно проведение «Генерального проекта». Бирон и его сторонники оклеветали перед Анной Ивановной Волынского, обвинив его в заговоре против императрицы. Волынского казнили в 1740 году. Иван Зуда дослужился до секретаря Коллегии иностранных дел. В 1740 году из-за дружеских отношений с Волынским был обвинен вместе с ним и сослан на каторгу в Сибирь. Михаил Петрович Бестужев-Рюмин прославился на дипломатическом поприще, защищал интересы России в Англии, Швеции, Польше, Австрии, Франции, немецких княжествах. В 1743 году он вступил в брак с графиней Анной Гавриловной Ягужинской, дочерью великого канцлера Головкина. Но брак длился недолго. В июле этого же года Анна была арестована по делу Лопухиных и 29 августа осуждена к наказанию кнутом, урезанию языка и ссылке. Бестужев в ходе следствия содержался под караулом. После казни жены по-прежнему служил дипломатом.
Русскую делегацию великий визирь принял сразу, оказав почет важным гостям. Для Шафирова был поставлен отдельный шатер. Русскому послу Шафирову был оказан церемониальный прием. По пути к шатру Балтаджи Мехмед-паши двумя рядами стояли спахи в конном строю с красными и голубыми значками.
Понятовский оставил нам описание этого приема:
«Объявили, что прибыли полномочные министры царя. Было условлено с графом Понятовским (о себе он писал в третьем лице), что визирь их не примет и что их приведут в шатер его секретаря Умера-эффенди. Шатер был специально поставлен для этой цели… Но полномочные министры вместо того, чтобы сойти перед ним, сошли перед шатром великого визиря и были введены туда… При их появлении вместо суровой встречи были потребованы табуреты, чтобы усадить их… Естественно, им самим надлежало изложить цель их миссии, но великий визирь опередил их своим очень любезным приветствием и тем, что приказал усадить их. Затем визирь., велел спросить полномочных министров, зачем они пришли в государство султана».
Шафиров, хорошо зная восточные традиции, сделал вывод, что великий визирь заинтересован в заключении мира. Фактически переговоры велись от имени официального лица — главнокомандующего русской армии фельдмаршала Б.П. Шереметева. Визирю Борис Петрович передал 2 золотые пищали, 2 пары пистолетов, 40 соболей на 400 рублей. Кегая получил подарков на сумму около 13 тысячи золотых дукатов. Великий визирь беседовал с Шафировым в присутствии всего совета.
Понятовский отметил достоинство, с которым Шафиров ответил на все выдвинутые требования турок:
«что они (русское войско) жили в Молдавском княжестве на свои деньги;
…— что вторжение татар в их государство прошлой зимой побудило их к отмщению;
— что для того, чтобы сохранить дружбу с султаном, царь вернет Азов и снесет Таганрог, но что им нужен Каменный Затон, чтобы укрываться от набегов татар».
Самому Балтаджи Мехмед-паше за содействие в перемирии русские власти пообещали 150 тысяч рублей, а остальным турецким начальникам — по 80 тысяч. Шафиров, предложив дорогие подарки, просил оформить турецкие требования в письменном виде. Как мы видим, несмотря на очень жесткие требования со стороны турок, русский парламентер так же твердо отвечал, прощупывая уступчивость визиря. Игра ва-банк не была напрасной. Мехмед-паша оказался в щекотливом положении. Он все больше склонялся к заключению мира. Нужно было учитывать интересы султана, на которого «давили» французские дипломаты. Как ни странно, но позиция русской делегации вызвала бурю в шатре визиря. Когда Шафиров с помощниками удалился в шатер секретаря, в палатке визиря начались прения. Понятовский бросился на Балтаджи Мехмед-пашу с упреками. Ругаясь, он сказал, что «…со всеми преимуществами, которые ему даровал бог над врагами, он был в состоянии требовать и получить другие условия». Разгневавшись, великий визирь и граф обменялись оскорбительными словами. Понятовский вышел из шатра. Обсуждение продолжилось.
Понятовский, не желая мира, решил подговорить янычар. Он заплатил им. «Но эти люди либо не захотели больше подвергаться опасности, либо не посмели сделать что-либо без приказа. Они взяли деньги и, не двинувшись с места, лишь выразили сожаление графу Понятовскому».
В русском лагере генералы решили атаковать турецкие позиции, если переговоры прервутся. В это время Шафиров отправил посыльного в русский лагерь. В расстроенных чувствах он, ставя в известность об условиях, выдвигаемых турками, писал Петру I: «турки не зело в склонности к трактатам состоят».
«Армия наша, — писал Моро, — не имела провианта; пятый день большая часть офицеров не ели хлеба; тем паче солдаты, которые пользуются меньшими удобностями. Лошади были изнурены; некоторые генералы имели при себе несколько кулей овса и кое-как поддерживали своих лошадей: остальные же лизали землю и были так изнурены, что когда пришлось употребить их в дело, то не знали, седлать ли, запрягать ли их, или нет».
Янычары, не дожидаясь, когда закончатся переговоры, без разрешения начальников, приблизились к русскому лагерю. Ими руководило желание наживиться. Называя русских солдат «братьями», янычары продавали им хлеб, рис, за который получали хорошие деньги. Турецкие паши и аги принимали меры по пресечению контактов с русскими солдатами. Об одном наказании 10 июля рассказал Моро:
«Не могу… не упомянуть о благоразумном поступке, который заставил нас уважать турецкий народ. Какой-то спаги, или, что все равно, всадник, перешел за указанную черту и явился близь моего поста, где прогуливался я с сыном барона Денсберга, подполковником в Белозерском полку, и с генерал-майором Вейсбахом. Этот спаги говорил что-то нашим драгунам, находившимся за рогатками, размахивая своею саблею, и полагая, видно, что мы понимали его наречие. Офицер, разъезжавший около их лагеря, заметил, что спаги перешел за положенную черту, и, давая знак возвратиться в лагерь, с твердостью выговаривал ему. Спаги его не послушался; офицер, после двукратного требования, приблизился к нему молча, и махом своей сабли чисто отрубил руку, которая упала с саблею к нашим ногам; потом, продолжая путь свой с тем же хладнокровием, простился с нами, коснувшись рукою чалмы своей. Спаги не стал тратить времени и ускакал во весь опор, оставя руку и саблю у ног молодого Денсберга».
