Виктор Федоров, не чуждый криминалистике, также провел графологическую экспертизу, подтвердившую идентичность почерков Александра и Феодора Козьмича. Словом, было о чем поговорить нам, мученикам-дилетантам, разгадывающим тайну сибирского старца, но тут я заболел…
Заболел, и у меня начался жар, озноб, лихорадка, когда я услышал от Виктора Федорова, что в Томске живет правнучка купца Хромова и у нее хранится рубаха, вязаная шапочка и другие вещи старца Феодора Козьмича. Хранится как наследство от прадеда, как семейная реликвия, которую она никому не показывает, даже работникам музея. Вернее, им-то, дотошным и назойливым, в первую очередь… Был такой случай: пришли, просили показать, умоляли, но она так и не вынесла, опасаясь (и не без оснований, надо сказать), что ее реликвию отнимут, заберут в музей – и прощай! Поэтому даже в Томске рубаху и шапочку Феодора Козьмича мало кто видел – Виктору Федорову тоже не довелось. Он даже не знает адреса женщины и может дать лишь телефон людей, которые сами тоже не знают, но зато у них есть телефон тех, кто, может быть… а вдруг?!.. знает.
Иными словами, выстраивалась цепочка, и мне ничего не оставалось делать, как ухватиться за ее конец. В гостинице я стал звонить тем, которые не знают, но у которых, может быть, есть. Дозвонился. Получил, но оказалось, что это был не телефон, а адрес. Я помчался по этому адресу, но нужных мне людей не застал, и мне дали еще один номер телефона. Я снова стал дозваниваться: то не брали трубку, то линия была занята, о чем возвещали короткие гудки. Странное дело, думал я, если людей нет дома, то кто же разговаривает по телефону?! Наконец взяли трубку, ответили, и тут все уперлось в одного человека, который пообещал. Не сам, а через другого человека, так сказать, друга дома. Иными словами, он там бывал. Бывал и пользовался таким доверием, что для него выносили. Он даже чувствовал некоторые права и поэтому слегка ревновал к тем, кто мог бы на них посягнуть.
К тому же он был начинающий литератор…
Когда я об этом услышал, я понял, что вряд ли… Нет, нет, мы со всей душой… готовы помочь… пойти навстречу… но, знаете ли, вряд ли… Вряд ли, потому что это наше и мы вынуждены оберегать… Вбить колышки и навесить заборчик… Вот если бы вы были не литератор, а, допустим, аптекарь или водитель трамвая, – тогда пожалуйста… А поскольку вы, как и мы, то уж извините… А ну как вы все опишете, и нам ничего не останется! А мы тоже хотим!.. Так мне было внушено, и, признаться, я сник и приуныл: неужели придется уехать, не увидев рубаху Феодора Козьмича?! Не увидев, не прикоснувшись, не погладив подушечками пальцев тонкое льняное полотно – ну уж нет! Останусь здесь на зиму, сниму квартиру и буду упрямо рыскать по всему городу, пока не найду и не увижу. Одним словом, я решил и уже хотел было сдавать обратный билет в Москву, купленный за несколько дней до этого, как блеснули на солнце золотые ангельские трубы и надо мною грянула победная песнь…
У меня в руках телефон Евгении Александровны – правнучки Семена Феофановича Хромова! Откуда? Принес ангел – иначе и не объяснишь случившееся. Принес и вложил мне в руку, поэтому не буду вдаваться в подробности, рассказывать, как и через кого: чудо есть чудо… Причем ангел мне на ухо шепнул, меня надоумил: когда будешь звонить, не говори про рубаху… как будто ты о ней ничего и не знаешь. Не выдавай себя, не говори, а то спугнешь… Выдумай какой-нибудь предлог, совершенно невинный. Главное, чтобы тебя пригласили в дом, а уж там…
И вот я, собравшись с духом, беру трубку, набираю номер: здравствуйте, я такой-то, приехал из Москвы, собираюсь писать о Феодоре Козьмиче, изучаю материалы, хотел бы показать вам кое-какие фотографии и, если позволите, задать несколько вопросов. О фотографиях я упомянул с расчетом – ведь их по телефону не покажешь. Вот какой я хитрец и пролаза! И мне любезно отвечают: пожалуйста, заходите, будем рады вас видеть. Настолько любезно, что я засомневался, стоило ли мне хитрить и прибегать к уловкам, и, может быть, не ангел толкнул на это, а кто-нибудь другой – бесенок с рожками, хвостом и копытцами.
Впрочем, времени для сомнений оставалось немного, и я заспешил на встречу с Евгенией Александровной. Как я понял из ее объяснения, жила она неподалеку от дома Хромова, в таком же старом деревянном домике с забором и калиткой. Разыскал я этот дом, толкнул калитку и увидел у крыльца пожилую невысокую женщину, опрятно одетую, с коротко подстриженными седыми волосами и с тою розоватой окраской лица, которая бывает при полнейшей, чистой седине. Лица простого и доброго, с правильными русскими чертами (такой могла быть сельская учительница или жена священника).
Евгения Александровна пригласила меня в дом, где все было так, как в старых сибирских домах: множество всяких уголков, закуточков, коридорчиков и большая комната в центре. Комната со всеми признаками уюта, устойчивого обихода, скромного достатка: цветами на подоконниках, фотографиями на стенах, вазочкой на комоде, кружевными салфетками на подушках дивана, – как говорилось раньше, гостиная. Мы устроились за столом, накрытым вышитой скатертью, и я достал имевшиеся у меня фотографии, разложил, стал показывать, попутно расспрашивая о Феодоре Козьмиче, купце Хромове, о тех преданиях, которые сохранились в семье, и разговор у нас завязался. Хороший, доверительный, душевный разговор: Евгения Александровна участливо и внимательно меня выслушивала, согласно кивала и охотно отвечала на вопросы.
Да, предание сохранялось, и не просто предание: в семье все были уверены, что Феодор Козьмич – это не кто иной, как… вот, пожалуйста, прочтите… И Евгения Александровна достала из шкатулки письмо своего деда Ивана Григорьевича Чистякова (зятя купца Хромова), в котором были такие строчки: «Дело о Федоре Кузьмиче двинулось вперед, уже открыто пишут, что это император Александр Первый».
Участливо, охотно, но вскоре я почувствовал, что разговор затухает. Затухает, как костер под дождем: погорел, потрещал, подымил – и затух. И сколько ни подкладывай сухие ветки, ни подсовывай скомканную бумагу, ни раздувай пламя – снова не вспыхнет… Я забеспокоился, встревожился, заметался: что же делать? Спросить напрямую? Мол, я слышал, что у вас… рубашка… старца Феодора Козьмича… Нет, напрямую нельзя, ангел предупреждал не напрасно. Прямой вопрос может насторожить, внушить какие-то подозрения. Надо ждать, и я терпеливо жду, а в разговоре уже возникают зловещие долгие паузы, обязывающие меня встать, поблагодарить за гостеприимство и с прощальным поклоном произнести: «Наверное, мне пора». Хозяйка же должна будет ответить: «Ну что вы! Что вы!» – и тоже встать, своим обреченным видом показывая, что удерживать меня она не вправе. Так она проводит меня до дверей, и мы простимся. Простимся, и я никогда…
Но тут блеснула на солнце медь: это ангелы вскинули трубы. Евгения Александровна сделала мне знак, что ей нужно на минуту отлучиться, и исчезла за занавеской. Исчезла и зашуршала там бумагой, словно что-то разворачивая, что-то доставая. Доставая очень бережно и аккуратно, как некую драгоценность, реликвию… Я замер, вслушиваясь в эти звуки: только бы не обмануться. Только бы это оказалось тем предметом, ради которого я приехал! И вот еще минута, и Евгения Александровна выносит из-за занавески портрет Феодора Козьмича – тот самый, знаменитый, с прижатой к груди ладонью и заложенным за поясок большим пальцем левой руки. Но только я знал его по позднейшим копиям, а это очень ранняя, старинная, на пожелтевшей фотографической бумаге.
