…Боялся ли я? А куда от этого денешься? Только с опытом уже не всего боишься. Научишься определять, что снаряд явно перелетный, потому так и не дергаешься. Слышишь, как работает пулемет – прямо как швейная машинка «Зингер», – и понимаешь, что это максим – то есть свои. Уже меньше поводов для беспокойства. Понимаешь, какая стрельба – ленивая или яростная, то бишь есть атака или нет. А услышишь пулемет, звук которого – как будто мокрый брезент разрывают, так это известно кто, а не наши. Обстреливают – думаешь о том, что сейчас на тебя снаряд или мина свалится, идешь в контратаку – думаешь о том, как тебе румынский штык в живот воткнется. Сначала. Потом уже об этих страхах размышляешь после всего. А до того все застилает волна не то холодного бешенства, не то веселой злости (не определился я, как это чувство назвать правильнее), когда волнения не отвлекают, а хочется дорваться до румынских глоток. Дорвешься, сделаешь что получится, а после дрожат руки и сердце выскакивает из груди в двойном усердии, еще сильнее, чем когда просто в горку бегаешь. Я даже стал подумывать, не начать ли курить, чтобы так нервы успокаивать. Потом все же не решился – ну его на фиг, так жить: от затяжки до затяжки. Кончится махра, и все равно колотить будет. Жить-то хочется и курящему. Помогала держаться и обстановка – морская часть. Здесь трусить не получится – не принято. Можешь ходить на пулемет с одним ножом в руке, можешь так экстравагантно себя не держать, но не трусь. Вот и глаза боялись, а руки делали. Только иногда переклинивало, когда увидишь не очень обычное. Попавшего под огнемет, например, или что бывает, когда тяжелый снаряд рядом с товарищем рвется и оставляет только клочки. Только по обрывкам черной формы и поймешь, что был тут Толя Моргунов, а теперь уже нет его. Как схлынет первая волна, так и хочется артиллериста и огнеметчика разобрать живьем на составные части. С огнеметчиком уже все сделали, а артиллеристы – ну, дай бог, придет время и с ними встретиться…
Свой первый бой и первую рукопашную я буду помнить до конца своей жизни или жизней. Только рассказывать про них не буду никому. Хотя не струсил, в штаны не наложил, что от меня требовалось, то и сделал. После сидел замкнувшись и даже есть не хотелось. Товарищи, что поопытнее, ко мне подходили и со стороны присматривали, не случится ли у меня срыв с нарезов, потому как другие обсуждали то, что было, и переспрашивали, и делились впечатлениями. Я же ушел в себя. Но как ушел, так и вышел. Не нужно никому знать, как погибли некоторые румыны и что было из-за этого с одним Андреем. Румыны этого не заслужили, а я сам потащу, что мне положено – и свой автомат, и патроны к пулемету, и воспоминания тоже…
Глава четвертая
Без нас не обошлись и под Туапсе. Немцы очень хотели обрушить этот фланг фронта на Кавказе. К октябрю образовался такой вот «карниз» или «балкон» вдоль берега и Кавказского хребта – от Новороссийска до Туапсе, приблизительно двести километров длиной, но достаточно узкий, до полусотни километров. Если я все правильно вспоминаю, потому что карта мне не положена, да еще всего левого фланга фронта. Поэтому извиняюсь, если чуть в цифрах ошибся. И вот теперь – новая попытка срезать этот выступ у самого корешка, под Туапсе. Получится, что в кольце окажутся 47-я и 56-я армии, ну и то, что попадет от 18-й. Черноморский флот лишится баз в Туапсе и Геленджике. Базы у него оставались бы, но… И от Туапсе немцы могли пойти дальше на Сочи и Сухуми.
Поэтому немцы в октябре очередной раз ударили на Туапсе, близ железной дороги и восточнее. Шевелились они и западнее, в районе Садового и Качканова. Ударная группа Ланца прорвалась в район гор Семашхо и Два Брата. До Туапсе оставалось около тридцати километров.
Но до него немцев не допустили. Подошедшие резервы сначала остановили ударную группу, а затем образовался такой вот семашхский мешок, в который попали наступающие. Но они не ушли, а стали врываться в землю, стараясь удержаться. В горной местности зачастую окружение видно на карте, а по факту есть какая-то тропа, по которой можно протащить снабжение. И вот их и выковыривали из этой мешанины гор, долин, леса и камней. Заняло это около месяца, отчего Туапсинская оборонительная операция плавно переросла в Туапсинскую наступательную. Выступ от Туапсе до Геленджика ведь мог быть мишенью для ударов немцев, а мог и сам стать плацдармом для удара на Кубань. Ведь близко было не только до моря и Абхазии, близко было и до Краснодара и майкопских нефтепромыслов. Надо было удержаться и накопить силы для удара. Так и получилось, но немножко позже.
Многие участники туапсинских боев потом оказались под Новороссийском – 165-я, 107-я, 51-я стрелковые бригады, 8-я гвардейская стрелковая – тоже. Это бригада из бойцов воздушно-десантных войск, успевшая повоевать на Тереке, а потом переброшенная сюда, в очередное опасное место. Потом она вместе с 51-й бригадой оказалась на острие главного удара немцев в апреле на Малой земле. Осенью сорок третьего вместе с 81-й морской бригадой из нее сформировали 117-ю гвардейскую дивизию, один полк которой оказался на Эльтигенском плацдарме.
А остальные части дивизии убыли вместе с восемнадцатой армией на Украину, а позже дошли до Эльбы.
Сто шестьдесят пятая бригада должна была вместе с нами высаживаться в Озерейке, но до нее очередь не дошла. Впрочем, дальше была Малая земля, и ее бригада хлебнула вволю.
Почему я это так описываю? Потому что десант – очень сложный вид боевых действий, и велико желание отправлять туда проверенные в боях соединения и части.
Два полка 318-й дивизии участвовали в высадке в порт Новороссийска в сентябре сорок третьего. В ноябре они же участвовали в высадке на Эльтиген. Американская 1-я пехотная дивизия высаживалась в первом эшелоне в Италии и Нормандии. Кстати, когда стало понятно, что дивизию ожидает высадка на нормандские пляжи, причем одной из первых, то это вызвало ропот – не слишком ли часто? Ропот придавили, и по результатам высадки в Нормандии историк Гастингс сообщил, что если бы не действия опытной 1-й пехотной, было бы куда хуже.
Вот короткий рассказ о 255-й бригаде: февраль сорок третьего – Озерейский десант (частью сил), потом сразу же оставшиеся переброшены на Мысхакский плацдарм, что не сильно отличалось от боя за высадку. Сентябрь сорок третьего – десант в Новороссийск. В ноябре – декабре того же года – Эльтигенский десант. Август сорок четвертого – десант через Днестровский лиман.
Восемьдесят третья бригада высаживалась еще чаще – Малая земля, Соленое озеро, Митридатский десант, Днестровский лиман и далее по Дунаю еще не раз. Герьен, Опатовац, Дунапентеле, Вуковар, Тат, Моча, Орт… Ну и потом были семь месяцев малоземельского плацдарма и штурм Будапешта.
* * *
И есть вещи, о которых не все догадываются. Десант и бои на плацдарме – это потери, в том числе убитыми. И нужно помнить про раненых. Раненый нуждается в первичной хирургической обработке ран и эвакуации. Как вы понимаете, в первую очередь на плацдарм переправят дополнительные подкрепления, боеприпасы и прочее, а медицинское усиление там окажется не сразу. Вывезти тоже не так легко. Так что пока раненые лежат в более-менее безопасном месте (насколько это вообще возможно на крохотном пятачке), и им силами немногих медиков и легко раненных товарищей наложат и сменят повязки. И дадут попить, потому что раненому хочется пить – организм требует восполнения потери жидкости. И это почти всё, что можно сделать. Да и потом ребята поделятся с ранеными водичкой и бельем, которое пойдет как перевязочный материал. Но перелить кровь, чистить раны там некому. Поэтому после куда меньше раненых ветеранов вернется в строй или доживет до эвакуации. Обычным считается соотношение в потерях между убитыми и ранеными один к трем-четырем.
