– Ваня, а сколько осталось тех, кто под Шапсугской были?
– Да хорошо, если треть. Из госпиталя вернулся Коля Ледокол, ну вот и ты тоже. Романа Мальцева, едва вернулся, отправили к минометчикам. Вечером пришел из госпиталя, выпили за встречу, а утром откомандировали.
– А сколько народу в отделении сейчас?
– С тобою девять. Лещенко, я, ты, Пашка Рыжий, Коля да четверо новеньких. Ты их не знаешь.
– Это те, что из третьего отделения?
– Нет, совсем салажата. Худые, как шланги. Их еще до флотских кондиций откормить надо. Вот помяни мое слово, сейчас к Лещенко придем, и он на тебя их обучение свалит.
– Тоже еще педагога нашли!
– А куда ты денешься? Пашка-трепач для этого негодным оказался, они у него только запаса шуток и прибауток набрались. На Коле и мне пулемет. Кто остается?
Иван Пашку недолюбливает и считает пустоболтом.
– Ну, раз нашли крайнего, то куда я денусь…
– Сам виноват, Андрюха. Нечего было фокусы показывать, разбирая и собирая с закрытыми глазами. Вот Лещенко это и запомнил, а давеча, глядя на то, как салажата в разборке путаются, тебя вспоминал, что некому им примером быть. Вот и сбылась его мечта, да еще и почти сразу. Ты хоть там кино посмотрел, в госпитале-то?
– Два раза, и одно и то же. «Светлый путь».
– Мы – один раз. «Ошибка инженера Кочина».
– Я такого не видел. А про что там?
– Про шпионов. Девка-шпион одного инженера охмурила… Нет, дробь, попутал. Это девку шпионы убили, а не она шпионила. Или инженер шпионил? Не помню. Я перед тем ночью в поселок ходил, оттого и не выспался, а как вечером в кино повели, так мне спать захотелось, аж не могу, словно я ночью на посту стою. Сижу, смотрю, раз – и задрых. И просыпаюсь от того, что соседи локтями пихают и вполголоса кроют меня, что от храпа слов с экрана не слышно. Так вот и, считай, смотрел и не смотрел.
– Бывает, Ваня, такое. Я вот девушку один раз в кино водил, так мы сзади сели, в уголок забились, и весь фильм целовались…
– Повезло тебе. А фильм как назывался?
– Валентина он назывался, потому что на экран я и не глядел…
Глава шестая
Иван как в воду глядел, потому как меня и поставили на обучение пополнения. Естественно, это была не только моя задача, их и Пашка боксу обучал, и отделенный тоже в стороне не стоял, но сразу после обеда троих из салажат мне придали. И стал я в них вкладывать познания в стрелковом оружии, точнее, в его устройстве. Но пусть Ванька не радуется, что он и Коля при пулемете, а оттого от педагогики освобождены. Я ведь в Лещенко мысль внедрил, что ребятам чуть попозже надо будет и снаряжение дисков к Дегтяреву освоить, да и сам пулемет в руках подержать. Стрелять – это как получится, но вот изготовку точно надо отработать.
Ребята и впрямь были худенькими, видимо, в том тылу, где они жили, с едой было совсем туго. И с подготовкой тоже. Ведь винтовку им в школе должны были показывать, да и после призыва тоже. А путались они знатно. Про ППШ я и не заикался, вдруг вокруг него в тылу хороводы водят и показывают как страшную военную тайну. Как выяснилось, они в тылу прилично только строевую подготовку и уставы освоили. Прочее время проходило либо в погрузочно-разгрузочных работах, либо в поисках, где бы чего найти съедобного. В Астрахани с этим было тяжело, но когда их в Баку перебросили, то стало получше. Только все равно кушать постоянно хотелось. Да, знакомое дело, мы на КМБ голодные тоже ходили. Но не из-за того, что на кухне много воровали, а потому что штатский организм в военный переделывался. Я при призыве был худой и длинный, а жизнь солдатская меня покоренастее сделала. Правда, потом старую физическую кондицию малость утратил. Ну да, на гражданке кроссы бегать тоже можно, но почему-то желания нет.
Так что вторая половина дня у меня была педагогической. К ужину я уже этим объелся до изжоги. Вечерком мы приняли за мое возвращение, пока нас еще в винной порции не ограничили, как тыловых сидельцев.
Посидели, поговорили, вспомнили тех, кто в море, и тех, кто уже не с нами. Вспомнить надо многих. Из тех, кто воевал в августе под Новороссийском, остался один Лещенко, из тех, кто устроил паршивцам в белых носках побоище в Шапсугской – трое. Я уже тоже почти ветеран получаюсь. А нынешние салаги, пройдя очередное горнило, тоже ощутят себя ветеранами по сравнению с вновь пришедшими. А Лещенко будет восприниматься прямо как мастер Йода.
Кстати о нем – больно рвущий грудь у командира отделения кашель. Вроде и выздоровел после простуды, но кашель как был, так и есть. Порошки глотает, а толку никакого. Может, сделать ему полевой ингалятор? А из чего? Знамо дело, из противогаза. Только нужно кое-что продумать конструктивно. Румынский противогаз отделением затрофеен, так что жив он или не жив – это никого не волнует. Можно и на дело пустить. Но… салаги и наряды. Ладно, как-то совместим.
Да и самому надо подучиться кой-чему. Мой ТТ приказал долго жить (сменяли на кое-что очень нужное), но чтоб меня не обделять, Пашка раздобыл парабеллум. Неплохо бы, если пистолет от того пулеметчика, что тогда прижал нас и меня в госпиталь отправил. Но Рыжий этого не гарантировал. Немец был дохлый, и даже с той горушки, но пулеметчик ли он – черти его знают. Патронов почти полсотни штук, так что надо поискать укромное место и попробовать пострелять. Разбирать я еще не умею, но есть люди, которые подскажут.
Народ угомонился, а мне все не спалось. Лежал, периодически выходил наружу, но сон все не являлся мне. Устав его ожидать, я плюнул на бесплодные попытки заснуть и погрузился в размышления. Авось среди размышлений незаметно сон и явится, да еще и со сновидениями. Но черта с два – все лежал и размышлял. То о будущем, то о прошлом, то по привычке – отчего я тут и для чего.
Подумать было о чем. Самое главное – что дальше ждет меня и бригаду?
Так, я вроде помню, что затем были Озерейка и Малая земля. Но это происходило за тридцать лет до моего рождения. А что происходит вот тут? Я довольно много прочел книг, где намекалось, что вариантов истории много, и даже когда они кажутся похожими на известный мне, то это не значит, что так и есть. То есть до 3 февраля этого года все будет так, как я знал, а после пойдет хоть чуть не так. Даже если война вообще пойдет так, как и шла, то для меня это может быть совсем по-другому.
Отчего? А что весит на весах мировой войны гибель взвода или роты под высотой Острой или возле безымянного болота? Почти ничего. А для меня разница означает, жив я или нет.
А изменилось ли что-то в этой истории из-за того, что я не проехал дальше, а ткнулся лицом в воду Цемесской бухты? Может, и ничего, а может, и очень много. Не потому, что я встану и пойду ставить историю на попа, а, допустим, вдруг это было не только со мной. Открылся некий астральный канал, как пишут в книжках, и засквозили души по времени. Меня забросило в тело краснофлотца, а некоего реконструктора – в голову командарма. И вот он свои нереализованные комплексы Электры или кого-то еще воплотил в жизнь. Как раз случится это с командующим 47-й армией. Вот кто ею сейчас командует – не ведаю. Раньше был Котов, потом Гречко, а кто сейчас… И не встретишься с ним и не заглянешь в глаза – вдруг там знакомый реконструктор промелькнет?
