Атаки шли со всех сторон, но сила их была разной. Наиболее сильно румыны рвались вперед на западной окраине поселка, все к тому же скотному двору, а также на юге, пытаясь прорваться вдоль моря. На севере румыны больше делали вид, что что-то пытаются взять. Самоходки на юге проскочили через нашу оборону и прошли почти на полкилометра вперед. Потом вернулись, потом снова пошли вперед… Им приходилось дергаться туда-сюда, потому что румыны плохо шли вперед, буквально единицы их. А тех, кто таки решился, прикрываясь корпусами самоходок, двинуться вперед, отсекал наш фланговый огонь. Самоходки, стреляя буквально под каждый сухой куст и холмик, оторвавшись от пехоты, возвращались, снова вели за собой группку воспрявших духом румын, потом снова их лишались… Последняя атака румын была уже в темноте. Рукопашная получилась то что надо. Противников отличали по голосам и дурацким белым чулкам навыпуск. Потом немцы подвесили несколько осветительных парашютных снарядов, и дело пошло веселее – стало видно точно, кого бить. Румыны после такого подарка союзников быстро откатились.
В итоге линия фронта за день отодвинулась всего на триста метров. Правда, эти метры пришлось возвращать контратакой. На помощь гвардейцам, по которым пришелся этот удар с юга, ходили мы и учебная рота из дивизии Гладкова. На западе румыны залегли на подступах к опорному пункту в скотном дворе. Самоходки там тоже проскочили за траншеи, но быстро вернулись.
Весь день над полем боя висели наши штурмовики и сильно портили жизнь наступающим. С таманского берега полдня огонь был сильным, а потом притих. Что-то там случилось, должно быть, кончились снаряды.
Канонада гремела и на севере, но не так сильно, как бывало раньше. Что именно там было – непонятно. Не то немцы решили наступать и там, не то наша армия рвется к Керчи.
Итог дня был внешне неплохим, но содержал горькую пилюлю. Воевать было еще кому, хотя гвардейцы сильно пострадали. Потери территории были не столь уж большими, но очень много ушло боеприпасов. Очень много, почти все, что были. В нашем батальоне их тоже почти что не осталось. Нужен подвоз из-за пролива. Все позиции буквально перепаханы попаданиями бомб и снарядов, так что нас ждала трудовая ночь по восстановлению заваленных траншей и ходов сообщений.
Пришлось из атаки прихватить румынскую винтовку и все патроны к ней, какие смог подобрать. Гранат от румын мне не досталось, зато набрал индивидуальных пакетов. Попался такой бывший любитель своего здоровья с пятью немецкими пакетами в карманах, и покушать у него тоже было. Лишние галеты нам не помешали, да и раненым своим кое-что отнесли.
А трофейные белые чулки подарили сестричкам – пусть погреются.
Большую часть ночи мы исправляли окопы, разрытые снарядами. Саперы ставили новые мины. Ночью в проливе начался бой, в результате чего один десантный бот таки прорвался к плацдарму. Несколько тонн груза прибыло, и несколько раненых удалось вывезти. После его ухода сильного всплеска стрельбы в море не случилось, потому можно было надеяться, что геройские ребята с бота и сами вернутся, и раненых довезут до нашего берега.
Пятое декабря началось с артиллерийского концерта. В числе прочих работали какие-то тяжелые калибры, от которых оставались огромные воронки, а от некоторых снарядов вставал фонтан огня. И эти огненные снаряды страшно ревели в полете, словно кто-то гигантский гигантским же куском железа водил по стеклу. Аж сводило скулы от этого звука
[5].
Затем, когда немцы сочли нашу оборону подавленной, то есть часов с девяти, начались новые атаки. До обеда румыны рыли носом землю и продвижения почти не имели, хоть на юге, хоть на западе поселка.
Но вот во второй половине дня все изменилось – из-за недостатка боеприпасов огонь ослаб. А румыны прорвались сначала в центре, взяв высоту с маяком, а потом и на юге, захватив почти половину поселка. В захваченных подвалах остались часть раненых. Полковник Гладков снял с неатакованного участка часть ребят Белякова и пехоты и организовал контратаку, выбив румын из поселка. Часть раненых румыны убили. Наступила ночь, которая явно должна была стать последней в истории нашего десанта. Оборонять плацдарм уже не было возможности, а помощь с севера не пришла, раз румыны отдыхали перед завтрашним боем, а не спешно собирали манатки. Значит, завтра последний парад.
Только он оказался несколько другим, чем мы думали.
К наступлению темноты все было готово к прорыву. Разведаны позиции противника и найдено слабое место, обороняемое румынскими пулеметчиками, которые расслабились и не ждали этого последнего парада.
На прорыв должны были пойти все, кто могли – свыше двух тысяч человек здоровых и все ходячие раненые. С ними были даже двое раненых, потерявших зрение, но с трудом идущих. Но около трехсот тяжелораненых транспортировать было никак нельзя. Можно было надеяться, что ночью придут катера и вывезут их. Это сделать пообещали, хотя и очень неуверенно. Ребята бы прошли и даже сквозь минные поля за нами. Но больно много немецких кораблей было в море. Так что вряд ли.
На улицах поселка и все дальше к северу от него тихо собирался народ для прорыва. В голову колонны поставили ребят Белякова – они должны были пробить коридор, если не удалось бы пойти тихо через заболоченную местность, сняв только посты.
А я оставался тут вместе с добровольцами и ранеными. Меня, конечно, днем хорошенько приложило в окопе взорвавшимся снарядом, но ходить я мог. Дело было не в этом. На мне долг. Перед оставшимися в Озерейке в подвалах ранеными, перед попавшими в плен ребятами в Новороссийске, повисшими в холодильнике на крючьях. И перед здешними ранеными товарищами тоже. Они не должны попасть в лапы румын и немцев. По крайней мере, пока я способен защищать их.
Перед уходом наших я передал им записку для Ани и попросил, когда вырвутся к своим, отправить ее в письме по адресу. Времени было немного, потому и получилась она недлинной: «Люблю. Верю, что встретимся. Андрей. 6 декабря».
Послесловие
Раненые остались в Эльтигене и стали последними его защитниками, вместе с группами прикрытия и отставшими. За небольшим исключением – ночью к плацдарму смог прорваться один катер, вывезший к своим двадцать девять человек. И часть оставшихся в поселке попыталась пересечь пролив на подручных средствах – бочках, самодельных плотах, лодках. Часть из них в воде расстреляли немцы, но несколько наших катеров прошли сквозь немецкий огонь и подобрали из воды и с этих плотов сто двадцать пять человек. Катерники лавировали между разрывами, но находили людей. Катер лейтенанта Пилипенко, подошедший к плававшим в море шлюпкам почти под стволы немецкой батареи, погиб. Два моряка экипажа отдали жизни ради спасения товарищей.
А румыны взяли поселок только через час после начала наступления.
Ушедшая же в ночь группа прорыва уничтожила румынские заслоны и двинулась на север, преодолев болотистый берег озера. Впереди было километров двадцать степи. Не у всех хватило сил дойти до Керчи, часть людей сбилась с дороги. Противник прорыв проспал и еще долго не мог понять, что же произошло. По дороге уничтожили две батареи противника, захватили встретившийся немецкий склад с продуктами. К утру группа полковника Гладкова прорвалась в город и захватила господствующую высоту – гору Митридат, а также участок Керченского порта. Штабы и корректировщики немецкой артиллерии, сидевшие на горе, были уничтожены или разогнаны. Немецкая артиллерия ослепла. Под удар попал штаб румынского горнострелкового батальона, и десантники захватили его знамя. До линии фронта оставалось еще несколько километров (и одна группа, отбившаяся от основной части, смогла пройти эти километры и пробилась к своим). Ситуация под Керчью резко изменилась и готова была переломиться в нашу сторону.
