Едва покончив с формальностями в аэропорту, он понял, что Филиппины, как и Мексика, — страна, Где Встречают По Обувке. Он быстро проходит к регистрационной стойке, пока ослепительная девушка в темно-синих юбке и пиджачке не увидела его ноги. Двое посыльных ведут непосильный сизифов бой с его сумкой. Она размером и весом с хорошую тумбочку. «Здесь ты специальной литературы не найдешь, — сказал Ави. — Бери с собой все, что может понадобиться».
Номер Рэнди — спальня и гостиная с пятиметровыми потолками и коридор с несколькими дверями, за которыми прячется разнообразная сантехника. Все обшито каким-то тропическим деревом приятного золотистого оттенка. В северных широтах это бы смотрелось ужасно, а здесь создает ощущение уюта и прохлады. В обеих комнатах — большие окна; на рамах рядом со шпингалетами привинчены крохотные таблички с предупреждением о тропических насекомых. Окна снабжены многоуровневой системой защиты: невероятно тяжелые деревянные рольставни грохочут в пазах, как маневровый; вторые ставни (двухдюймовые перламутровые квадратики в решетке полированного дерева) катаются по собственным рельсам; дальше следуют тюль и, наконец, плотные светомаскировочные шторы — все на отдельных направляющих.
Рэнди заказывает большой кофейник, выпивает кофе и все равно засыпает на ходу, пока распаковывает вещи. Лиловые облака катятся с окрестных гор, ощутимо тяжелые, как грязевые потоки, и обращают полнеба в сплошную стену. Вертикальные разряды молний ритмично озаряют номер, словно за окном щелкают камерами папарацци. Внизу, в парке Рисаля, уличные торговцы бегут по тротуарам, спасаясь от дождя, который уже почти полтысячелетия лупит по черным стенам Интрамурос. Стены легко принять за природное образование — черные вулканические хребты торчат из травы, как зубы из десен. Видны полукруглые выступы с веером бойниц — когда-то весь сухой ров простреливался фланкирующим огнем.
Живя в Штатах, не увидишь ничего старше двух с половиной веков, и то за этим нужно ехать на восточное побережье. Аэропорты и такси повсюду одинаковы. Рэнди не чувствует, что он в другой стране, пока не увидит что-нибудь вроде Интрамурос. Он стоит и пялится, как идиот.
В это самое время по другую сторону Тихого океана, в прелестном викторианском городке между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом, компьютеры зависают, жизненно важные файлы стираются, электронная почта проваливается в межгалактическое пространство, потому что Рэнди Уотерхауза нет на месте. В упомянутом городке три маленьких колледжа: один основан штатом Калифорния, два других — протестантскими деноминациями, которые для большинства нынешних преподавателей — как бельмо в глазу. Вместе три колледжа — «Три сестры» — составляют средней значимости научный центр. Их компьютерные системы объединены в одну. Они обмениваются преподавателями и студентами, время от времени проводят совместные конференции. В этой части Калифорнии полно пляжей, гор, секвойевых рощ, виноградников, площадок для гольфа; есть разветвленная сеть исправительных заведений. Здесь куча места в трех-четырехзвездочных отелях, а в «Трех сестрах», на круг, довольно аудиторий и залов, чтобы вместить несколько тысяч человек.
Когда, часов восемьдесят назад, позвонил Ави, в городке шла большая междисциплинарная конференция под названием «Промежуточная фаза (1939–1945 гг.) борьбы за мировое господство в двадцатом столетии (н. э.)». Выговаривать — язык сломаешь, поэтому для краткости конференцию окрестили «Война как текст».
Народ съехался из таких мест, как Амстердам и Милан. Оргкомитет конференции, куда входит и девушка Рэнди, Чарлин (с которой у них, похоже, все кончено), заказал плакат художнику из Сан-Франциско. Тот взял за основу черно-белое фото изморенного пехотинца времен Второй мировой — усталый взгляд, на нижней губе висит сигарета — и прогнал через ксерокс в таком режиме, чтобы полутоновой растр превратился в грубые комья наподобие искусанных собакой резиновых мячиков. В результате множества других преобразований светлые глаза солдата стали зловеще-белесыми, а сама фотография обрела пронзительную четкость. После этого художник добавил несколько цветовых пятен: алую губную помаду, синие тени для век, красную бретельку от лифчика в расстегнутом вороте гимнастерки.
Плакат с ходу получил какую-то премию, в результате попал в прессу и был освещен средствами массовой информации в качестве официального яблока раздора. Предприимчивый журналист разыскал солдата, изображенного на оригинальной фотографии, — это оказался орденоносный ветеран, штамповщик на пенсии, не только живой, но и очень бодрый. С тех пор как его жена скончалась от рака груди, он разъезжал на своем пикапчике по Дальнему Югу и помогал восстанавливать негритянские церкви, спаленные хулиганствующими расистами.
Художник сознался, что скопировал фотографию из книги и даже не пытался получить разрешение — самая концепция разрешений порочна, поскольку всякое творчество берет начало в другом творчестве. Видные адвокаты сошлись, как пикирующие бомбардировщики, в маленьком кентуккском городке, где безутешный вдовец сидел на крыше негритянской церкви, держа во рту гвозди, приколачивал листы фанеры и бормотал: «Без комментариев» полчищам репортеров на лужайке. После серии совещаний в городской гостинице орденоносец вышел в сопровождении одного из пяти самых прославленных адвокатов мира и объявил, что подает на «Трех сестер» в суд и скоро на месте университета останется дымящаяся земля. Выигранную сумму он пообещал разделить между негритянскими церквями, ветеранскими фондами и научными проектами в области рака груди.
Оргкомитет изъял плакат из обращения. На следующий день в Интернете появились тысячи пиратских копий. Их посмотрели миллионы людей, которым иначе не было бы до этого плаката никакого дела. Кроме того, оргкомитет подал в суд на художника, чье состояние можно было бы расписать на обратной стороне трамвайного билета: тысяча долларов в банке и долги (в основном студенческие займы) примерно на шестьдесят пять тысяч.
Все это случилось еще до начала конференции. Рэнди был в курсе, потому что Чарлин подрядила его обеспечить компьютерную поддержку — создать вебсайт и настроить почтовые ящики для гостей. Когда разразился скандал в прессе, электронная почта хлынула рекой, забив до отказа дисковое пространство, с которым Рэнди колупался последние несколько месяцев.
Начали прибывать участники. Многие из них останавливались в доме — просторном викторианском особняке, где Рэнди с Чарлин жили уже семь лет. Народ валил валом из Гейдельберга, Парижа, Беркли и Бостона. Все сидели у Рэнди и Чарлин на кухне, пили кофе и говорили про «спектакль». Рэнди сперва думал, что «спектакль» — это эпопея с плакатом, но разговоры не прекращались, и постепенно до него дошло, что слово употребляется не в привычном смысле, а как элемент некоего научного жаргона; оно несло в себе множество коннотаций, непонятных никому, кроме Чарлин и ее компании.
И она, и другие участники конференции свято верили, что ветеран, подавший на них в суд, принадлежит к худшему разряду людей. «Война как текст» для того и созвана, чтобы развенчать их, сжечь и выбросить пепел в мусорное ведро постисторического дискурса. Рэнди провел много времени в подобных компаниях, вроде бы притерпелся, однако время от времени у него от постоянно стиснутых зубов начинала болеть голова, он вставал посредине еды или разговора и уходил прогуляться в одиночестве — отчасти чтобы не ляпнуть чего-нибудь в сердцах, отчасти — в детской, но совершенно бесплодной попытке обратить на себя внимание Чарлин.
