Звенит будильник. Род скатывается с постели как по сигналу боевой тревоги. Уотерхауз еще несколько минут смотрит в потолок, внутренне трепеща. Однако он знает, что пойдет, и нечего терять время. Он пойдет в церковь не потому, что отринул сатану и все дела его, но потому, что хочет трахнуть Мэри. Его невольно передергивает, когда он произносит (про себя) эти чудовищные слова. Пока он ходит в церковь, в его желании трахнуть Мэри нет ничего предосудительного. Он может сказать ей об этом желании, только в более обтекаемой форме. А если он прыгнет через некие (золотые) обручи, то сможет на самом деле трахать Мэри, и это будет совершенно приемлемо и морально — никто не назовет его подонком или развратником.
Уотерхауз скатывается с постели, так что Род вздрагивает (он десантник и потому вообще слегка дерганый), и говорит:
— Я буду трахать твою кузину, пока кровать под нами не рассыплется в груду щепок!
На самом деле он говорит: «Я пойду с тобой в церковь». Однако Уотерхауз — криптограф и употребил здесь свой, только что изобретенный код. Крайне опасно, если код взломают; впрочем, это исключено, потому что единственный экземпляр хранится у Лоуренса в голове. Тьюринг все равно мог бы его взломать, но Тьюринг в Англии, к тому же он на стороне Уотерхауза и не выдаст.
Через несколько минут Уотерхауз и сСмндд спускаются вниз и направляются в «церковь», что на тайном языке Уотерхауза означает «штаб кампании 1944 года по траханью Мэри».
Они выходят в холодное утро. Слышно, как миссис Мактиг торопливо врывается в комнату, чтобы убрать постели и осмотреть белье. Уотерхауз улыбается, радуясь, что вышел сухим из воды. Неопровержимые улики, найденные на его постельном белье, полностью нейтрализованы тем фактом, что он встал рано и пошел в церковь.
Он ожидал попасть на молитвенное собрание в подвале бакалейной лавки, однако выясняется, что Внутренних йглмцев выселяли в Австралию гуртами. Многие осели в Брисбене — и соорудили в центре Объединенную Духовную Церковь из бежевого песчаника. Она выглядела бы внушительной и даже подавляющей, если бы через улицу от нее не стояла Всеобщая Духовная Церковь в два раза большего размера, из гладко отесанного известняка. По темным от времени ступеням Всеобщей Духовной Церкви поднимаются Внешние йглмцы в черном и сером либо во флотской форме. Они изредка оборачиваются, чтобы осуждающе взглянуть на Внутренних йглмцев, которые одеты по сезону (в Австралии сейчас лето) или в военную форму. Уотерхауз догадывается, что злит их на самом деле: звуки органа, льющиеся из Объединенной Духовной Церкви всякий раз, как открывается красная узорчатая дверь. Хор репетирует, орган играет, но Уотерхауз за квартал чувствует: с инструментом что-то не так.
Вид женщин в светлых платьях и ярких шляпках отчасти рассеивает опасения. Не похоже, что здесь совершают человеческие жертвоприношения. Уотерхауз старается легко взлететь по ступеням, как будто на самом деле идет в церковь с охотой. Ах да, он ведь и впрямь хочет здесь быть, потому что это единственный способ трахнуть Мэри.
Прихожане говорят по-йглмски и ласково приветствуют Рода — его здесь, по всей видимости, уважают. Уотерхауз не в силах разобрать ни слова; утешает, что большинство йглмцев, вероятно, понимает не больше. Он идет по проходу между скамьями и смотрит в алтарь: хор поет замечательно, Мэри исполняет альтовую партию, упражняя свои дыхательные пути, мило обрамленные белой атласной пелериной, как на остальных хористках. Старый орган распростер над ними темные деревянные крылья, словно чучело орла, просидевшее пятьдесят лет на сыром чердаке. Он астматически хрипит, чихает и нестройно гудит при использовании некоторых регистров. Так бывает, когда какой-то клапан заел и не закрывается. Называется — гудящая труба.
Несмотря на чудовищный орган, хор великолепен и подходит к волнующей шестиголосной кульминации, пока Уотерхауз бредет по проходу, гадая, очень ли видно, что у него стоит. Солнце бьет в круглое витражное окно над органными трубами и пригвождает нечестивца своим разноцветным лучом. Или это такое ощущение, потому что ему вдруг все ясно.
Уотерхауз починит церковный орган. Это непременно пойдет на пользу его собственному органу, инструменту из одной трубы, так же сильно нуждающемуся в заботе.
Оказывается, Внутренние йглмцы, как всякий веками притесняемый народ, создали великую музыку. Более того, они и впрямь с удовольствием ходят в церковь. У священника есть чувство юмора. Церковь настолько сносная, насколько это вообще возможно для церкви. Уотерхауз почти об этом не думает, потому что все время пялится: сперва на Мэри, потом на орган (пытаясь сообразить, как он устроен), потом снова на Мэри.
Он до глубины души возмущен, когда после службы сильные мира сего не дают ему, совершенному чужаку и янки в придачу, сорвать с органа панели и залезть в механизм. Священник хорошо разбирается в людях, на взгляд Уотерхауза — слишком хорошо. Органист (и, следовательно, высшая инстанция во всех органических вопросах), по-видимому, попал в Австралию с самой первой партией каторжников, после того как его осудили в Олд Бейли за привычку слишком громко говорить, налетать на мебель, не завязывать шнурки и ходить с перхотью в количестве настолько превышающем неписаные стандарты общества, что это оскорбляет честь короны и государства.
Следует крайне напряженная беседа в одном из классов воскресной школы, рядом с кабинетом священника. Преподобный доктор Джон Мнхр — полнотелый краснолицый дядька — явно предпочел бы глушить эль, но терпит, потому что это на благо его бессмертной душе.
Встреча по сути представляет собой речь органиста, мистера Дркха, о коварстве японцев, о том, что изобретение хорошо темперированного клавира было крайне неудачной идеей, и что вся написанная с тех пор музыка — дурной компромисс, и что на Генерала надо молиться; о нумерологической значимости длин различных органных труб, и как излишнее либидо американских военных можно контролировать с помощью определенных пищевых добавок, и насколько дивный и обворожительный строй традиционной йглмской музыки несовместим с хорошо темперированным клавиром, и как злокозненные немецкие родственники короля пытаются захватить страну и сдать ее Гитлеру и, главное, что Иоганн Себастьян Бах был плохой музыкант, отвратительный композитор, дурной человек, распутник и проводник международного заговора, базирующегося в Германии, каковой заговор последние несколько сотен лет постепенно захватывает мир, используя хорошо темперированный клавир как своего рода несущую частоту, чтобы транслировать вредные идеи (идущие от баварских иллюминатов) непосредственно в мозг слушающих музыку, особенно музыку Баха. И кстати, что лучшее средство против этого заговора — играть и слушать традиционную йглмскую музыку, которая (на случай, если мистер Дргх недостаточно ясно объяснил вначале), абсолютно несовместима с хорошо темперированным клавиром по своему завораживающему, дивному и нумерологически совершенному звукоряду.
— Ваши мысли о нумерологии очень интересны, — громко говорит Уотерхауз, останавливая мистера Дркха на риторическом скаку. — Я сам учился с докторами Тьюрингом и фон Нейманом в Институте Перспективных Исследований в Принстоне.
