В любом случае бабушка, чья практичность на склоне лет только убавилась (если такое возможно), была не та женщина, к которой стоит обращаться за информацией о послужном списке покойного мужа. Защита отечества относилась у нее к той же категории, что и замена лопнувших шин, — грязное дело, которое положено знать мужчинам. Причем не только мужчинам прошедших дней, суперменам ее поколения: Рэнди тоже полагалось это уметь. Если бы завтра Япония и Германия вновь объявили войну Америке, Рэнди следовало бы на следующий же день сесть за пульт управления сверхзвукового истребителя. И Рэнди скорее врезался бы штопором в землю на скорости 2 Маха, чем разочаровал бабушку.
По счастью для Рэнди, который в последнее время живо интересовался дедом, родные откопали старый чемодан: некогда щегольской ротангово-кожаный сувенир «Ревущих двадцатых» с истертыми гостиничными наклейками, запечатлевшими миграцию Лоуренса Притчарда Уотерхауза со Среднего Запада в Принстон и обратно. Чемодан набит маленькими черно-белыми фотографиями. Отец Рэнди вываливает содержимое на стол для пинг-понга, который стоит посреди комнаты отдыха в доме для престарелых, хотя мысли здешних обитателей так же далеки от пинг-понга, как, скажем, от пирсинга сосков. Фотографии разложены на несколько стопок; Рэнди, его отец, дяди и тети перебирают их по очереди. По большей части это снимки уотерхаузовских детей, и все очень веселятся, пока не натыкаются на собственные фотографии в школьном или младенческом возрасте. Затем груда снимков начинается казаться чересчур большой. Очевидно, Лоуренс Притчард Уотерхауз был заядлым фотографом-любителем; теперь за это приходится расплачиваться его детям.
У Рэнди другие мотивы, поэтому он задерживается дольше всех и в одиночестве перебирает стопки. 99 % — фотографии уотерхаузовской малышни примерно пятидесятых годов. Но есть и более старые. Рэнди находит снимок деда под пальмами, в кителе и белой фуражке. Через три часа он натыкается на фотографию очень юного дедушки, почти что тонкошеего подростка в пиджаке с отцовского плеча. Дедушка стоит перед готическим зданием вместе с двумя другими юнцами: улыбающимся брюнетом, чьи черты кажутся Рэнди смутно знакомыми, и мужественно-красивым блондином в очках без оправы. Все трое с велосипедами: дедушка стоит, оседлав свой, двое других, вероятно, сочли это чересчур легкомысленным и держат велосипеды за руль. Еще через час он находит деда снова на фоне пальм, в армейской форме.
На следующий день Рэнди сидит рядом с бабушкой, только что завершившей часовой ритуал подъема с постели.
— Бабушка, я нашел две старые фотографии. — Он кладет фотографии на стол и дает ей время переключиться. Бабушка нелегко перепрыгивает с темы на тему, да и старческие глаза фокусируются не сразу.
— Да, на обеих Лоуренс во время войны. — Бабушка всегда умела говорить очевидные вещи абсолютно вежливым тоном, но так, что собеседнику тут же становилось стыдно за свою назойливость. Она явно устала опознавать фотографии — утомительное занятие с очевидным подтекстом «ты скоро умрешь, а нам любопытно — кто эта женщина рядом с „бьюиком“?».
— Бабушка, — бодро говорит Рэнди, надеясь разбудить ее интерес, — вот на этой фотографии он во флотской форме. А на этой — в армейской.
Бабушка Уотерхауз поднимает брови и смотрит на него с тем же искусственным интересом, как если бы приехала сюда по делу, и некий мужчина, с которым их только что познакомили, принялся бы объяснять ей, как поменять шину.
— Это… э-э… несколько необычно, — говорит Рэнди, — чтобы человек на одной войне успел побывать и на флоте, и в армии. Обычно бывает или то, или другое.
— У Лоуренса была и армейская, и флотская форма, — говорит бабушка таким тоном, словно сообщает, что у него были и толстая, и тонкая кишка. — Он надевал их сообразно обстоятельствам.
— Разумеется, — говорит Рэнди.
Ламинарный ветер скользит над шоссе, как сдергиваемая с кровати жесткая простыня, и Рэнди трудно держать дорогу. Ветер не настолько сильный, чтобы сдувать машину, но скрывает обочины; видна только белая, струистая плоскость, бегущая под колесами. Взгляд велит ехать по ней, однако тогда они с Ами выскочат прямиком на лавовые поля. Рэнди пытается смотреть вперед, на белый треугольник горы Рейнир километрах в двухстах впереди.
— Я даже не знаю, когда они поженились, — говорит он. — Кошмар, правда?
— В сентябре 1945-го. Я из нее вытянула.
— Обалдеть.
— Женские разговоры.
— Понятия не имел, что ты умеешь их вести.
— Мы все умеем.
— Узнала что-нибудь еще про свадьбу? Например…
— Название сервиза?
— Ага.
— «Лавандовая роза», — говорит Ами.
— Значит, все сходится. Я хочу сказать, сходится хронологически. Лодка потонула в мае сорок пятого возле Палавана — за четыре месяца до свадьбы. Зная бабушку, можно с уверенностью сказать, что приготовления были в самом разгаре — они определенно уже выбрали сервиз.
— И ты считаешь, что твой дед сфотографировался в Маниле примерно в то же время?
— Это точно Манила. И ее освободили только в марте сорок пятого.
— Что получается? Твой дед общался с кем-то в подводной лодке в конце марта — начале мая.
— На подлодке нашли очки. — Рэнди вынимает из нагрудного кармана фотографию и протягивает их Ами. — Интересно, не такие, как на этом типе? Я про высокого блондина.
— Проверю, когда вернусь. Вот этот чудик слева — твой дед?
— Ага.
— А кто посередине?
— Думаю, Тьюринг.
— Как журнал «Тьюринг»?
— Журнал назвали в его честь, потому что он много сделал для разработки компьютеров.
— Как и твой дед.
— Ага.
— А твой знакомый, к которому мы едем в Сиэтл, он тоже по компьютерам?.. Ой, тебя перекосило, типа «Ами сейчас сморозила такую глупость, что мне физически больно». Мужчины в твоей семье часто морщатся? Такое выражение бывало у твоего деда, когда бабушка сообщала, что въехала «линкольном» в пожарный гидрант?
— Прости, что я такая свинья, — говорит Рэнди. — У нас в семье — все ученые. Математики. Самые тупые вроде меня становятся инженерами.
— Извини, я не ослышалась? Ты назвал себя самым тупым?
— Может быть, менее собранным.
— М-м-м.
— Я хотел сказать, что въедливость и точность в математическом смысле — все, что у нас есть. Каждый должен как-то пробиваться в жизни, верно? Иначе будешь до конца дней работать в «Макдоналдсе» или хуже. Одни рождаются богатыми. Другие — в больших дружных семьях вроде твоей. Для нас способ пробиться в жизни — знать, что два плюс два — четыре, и стоять на этом с упорством, которое кому-то покажется занудным, а кого-то может и обидеть. Прости.
— Кого обидеть? Людей, которые считают, что два плюс два — пять?
