Они шагают вместе через быстро растущее кладбище.
— Вы что-то хотите мне сказать? — спрашивает Енох.
Гото Денго поворачивается и смотрит Рооту в глаза.
— А мне говорили, что исповедальня — совершенно тайное место.
— Так и есть, — говорит Енох.
— Так откуда вы знаете?
— Что я знаю?
— По-моему, церковные братья сообщили вам больше, чем следует.
— Выбросьте эту мысль из головы. Тайна исповеди не нарушена. Я не говорил со священником, который исповедовал вас, а если бы и говорил, он бы мне ничего не сказал.
— Тогда откуда вы знаете? — спрашивает Гото Денго.
— Есть несколько способов. Например, я знаю, что вы горняк. Инженер, проектирующий большие шахты под землей. Мне это рассказал наш общий друг, отец Фердинанд.
— Да.
— Японцам стоило огромного труда доставить вас сюда. Зачем же напрягаться, если бы не требовалось вырыть что-то очень глубокое и важное?
— Мало ли какие для этого могут быть резоны.
— Да, но лишь немногие из них разумны.
Какое-то время они идут молча; одеяние Роота колышется в такт шагам.
— Я знаю еще кое-что, — продолжает он. — Чуть южнее к одному священнику пришел человек и поведал, что напал на путешественника и отобрал у него мешочек с алмазами. Жертва скончалась от ран. Убийца раскаялся и принес алмазы в церковь.
— Жертва — филиппинец или китаец? — спрашивает Гото Денго.
Енох Роот холодно смотрит на него.
— Китайцы тут тоже замешаны?
Они идут дальше. Роот готов идти хоть через весь Лусон, лишь бы разговорить Гото Денго.
— К тому же у меня есть сведения из Европы, — говорит Роот. — Я знаю, что немцы прячут казну. Ни для кого не секрет, что, пока мы говорим, генерал Ямасита закапывает в горах награбленное на войне золото.
— Что вы хотите от меня? — спрашивает Гото Денго и внезапно разражается потоками слез. — В церковь меня привели слова.
— Слова?
— «Вот Иисус Христос, который берет на себя грехи мира», — говорит Гото Денго. — Енох Роот, никто лучше меня не знает, что такое грехи мира. Я погряз в грехах, плавал в них, тонул в них, горел в них. Я словно плыл в длинной пещере, наполненной черной холодной водой. Надо мной сиял свет, и я плыл к нему — только бы добраться до поверхности и глотнуть воздуха. Теперь я по-прежнему в грехе, но хотя бы могу дышать. Вот кто я сейчас.
Роот кивает и ждет.
— То, что я видел и делал, — ужасно. Мне нужно было очиститься. Поэтому я и пришел на исповедь. — Гото Денго глубоко, судорожно вздыхает. — Это была очень, очень долгая исповедь. Теперь все кончено. Иисус Христос взял мои грехи на себя — по крайней мере так обещал священник.
— Я рад, что вам помогло.
— А вы хотите, чтобы я снова вспоминал о них?
— Но есть и другие люди, — говорит Енох Роот. Он останавливается, поворачивается и кивает. На вершине холма, по ту сторону от нескольких тысяч белых надгробий, заметны силуэты двух мужчин в штатском. Они выглядят европейцами; больше Гото Денго ничего не может о них сказать.
— Кто такие?
— Люди, которые тоже прошли через ад и вернулись. Люди, которые знают о золоте.
— Что вы хотите?
— Выкопать его.
Тошнота охватывает все тело, словно мокрая простыня.
— Им придется пробиваться сквозь тысячу свежих трупов. Там могила.
— Весь мир — могила, — говорит Роот. — Могилы можно перенести, тела перезахоронить. Достойно.
— А потом? Когда они получат золото?
— Мир истекает кровью. Ему нужны лекарства и бинты. Это стоит денег.
— Но ведь перед войной все это золото у мира было. И что произошло? — Гото Денго содрогается. — Богатство, заключенное в золоте, мертво. Оно гниет и смердит. Настоящее богатство создается каждый день людьми, что встают утром и идут на работу. Школами, где дети учат уроки и совершенствуют дух. Скажи тем людям, что жаждут богатства, пусть едут со мной в Японию после войны. Мы откроем дело и будем строить дома.
— Ты истинный японец, — горько отвечает Енох Роот. — Вас не переиначить.
— Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду.
— А как быть с теми, кто не может утром встать и пойти на работу, потому что у них нет ног? Со вдовами, у которых нет ни мужей, ни детей, которые заработают на жизнь? С детьми, которые не могут совершенствовать дух, потому что нет ни школ, ни учебников?
— Да хоть осыпьте их золотом. Оно все равно уйдет.
— Да, но часть его уйдет на бинты и книги.
На это Гото Денго нечего возразить, однако он выглядит скорее печальным и усталым, нежели переубежденным.
— Что вы хотите? Вы думаете, я должен отдать золото церкви?
Енох Роот слегка ошарашен, словно мысль никогда раньше не приходила ему в голову.
— Я думаю, это не худший вариант. У церкви двухтысячелетний опыт помощи бедным. Она не всегда бывала идеальной, но тоже строила больницы и школы.
Гото Денго качает головой.
— Я принадлежу к вашей церкви всего несколько недель и уже начал сомневаться. Для меня она — благо. Но дать ей столько золота… Не уверен, что это хорошая идея.
— Не ждите от меня слов в ее оправдание, — говорит Роот. — Меня лишили сана.
— Что же я должен делать?
— Возможно, отдать его на условиях.
— Каких?
— Можете оговорить, чтобы его использовали, например, только на образование.
— Это кладбище создали образованные люди, — говорит Гото Денго.
— Придумайте другие условия.
— Мое условие — пусть золото, если оно увидит свет, пойдет на то, чтобы никогда не было войн, как эта.
— Как же его выполнить, Гото Денго?
Гото вздыхает.
— Вы взваливаете на мои плечи непосильную ношу.
— Нет. Не я взваливаю. Она всегда была на ваших плечах.
Енох Роот пристально и безжалостно смотрит в полные му́ки глаза Гото.
— Иисус Христос принимает на себя грехи всего мира, но мир остается: физическая реальность, в которой мы обречены жить, пока смерть не заберет нас. Вы исповедались и прощены, и огромная часть ноши снята с ваших плеч милостью божьей. Однако золото все еще там, под землей. Неужели вы подумали, что оно обратилось в прах, как только вы проглотили хлеб и вино? Не это мы называем пресуществлением.
Енох Роот разворачивается и уходит, оставив Гото Денго одного на светлых улицах в городе мертвых.
