— И сколько там у тебя? — спросил я.
— Да немного, — ответил он. — Где-то пятьсот фунтов.
— Что? — переспросил я. — Пятьсот фунтов? Это чересчур много. Они унюхают, и мы погорим.
— Не волнуйтесь, — успокоил меня Аккерман. — Наш люкс за пределами их возможностей. Они даже не переступят наш порог.
— Чушь! — сказал я. — Они переступят все, что угодно, за пятьсот долларов. Меньше всего нам здесь нужна демонстрация торговцев наркотой. Да сюда весь город заявится! Начнутся народные волнения! Красные блохи — это одно, а…
— Не берите в голову! — сказал Аккерман. — Мне нужны блохи. Лучшего прикрытия и не сыскать.
Мгновение подумав, я перестал нервничать. В конце концов, это был номер мистера Руперта, и именно мистер Руперт станет подписывать счета за сервис, который нам будут предоставлять. Я здесь нахожусь исключительно из любезности по отношению к своему старому другу Ральфу Стедману, богатому и известному британскому художнику. Он срочно улетел в Лондон и попросил нас позаботиться о своей умирающей собаке. Собака слишком ослабла, и ее нельзя даже трогать. Мозги несчастного животного высохли в результате навалившейся на него чумки, которую он подхватил на Гавайях, заразившись от блох, и, вероятнее всего, именно в этой гостинице. У нас не было выбора, как я себе это представлял, и я знал, что доктор Хо с этим согласится.
— Не волнуйтесь по поводу этого шарлатана, — сказал Аккерман. — Он сделает что угодно за понюшку кокаина. Я его тысячу лет знаю. Он на меня работает.
— Что? Доктор Хо?
— Ну да! У него друзья в Вайкики. Они возят лекарства для собак.
Он улыбнулся.
— В ящиках. Огромных ящиках.
В ящиках? Лекарства для собак? Да, Ральфу бы это понравилось.
К концу второй недели нашего пребывания в отеле мы поняли, что нам нужен перерыв. Напряжение росло, и заметно. Мы торчали здесь слишком долго, и местные начинали нервничать. Объединение торговцев недвижимостью с самого начала было обеспокоено возможностью негативных последствий для рынка, которые могла вызвать наша статья, а наше провальное участие в рыболовном турнире с джекпотом не уменьшило их страхи.
Мы тоже к этому не стремились, говоря по правде. Мое собственное настроение после соревнований было хуже некуда, чего я не скрывал, да и не мог скрыть. Капитан Стив ушел в тяжелый запой, Норвуд ударился в бега, пляжные головорезы искали Лейлу, а неожиданный отъезд Ральфа в Лондон был верным знаком — даже для наших друзей, — что любая наша публикация не принесет ничего хорошего их бизнесу. Тем более что покидал Ральф Гавайи как явный неудачник — пристыженный и униженный до крайней степени.
В этом-то и было все дело. Это было понятно с самого начала, хотя и не в полном объеме, но очень многими людьми. На побережье Коны торговля недвижимостью — серьезный бизнес. Только здесь зарегистрировано шестьсот риелторов, и меньше всего им нужен выброс негативной информации об их делах в прессе на материке. Цены на рынке и без того вздуты настолько, а сам рынок расползся так широко, что скоро многим придется зарабатывать на пропитание рыбалкой, если порядок вещей в ближайшее время не изменится. Игра на повышение на рынке гавайской недвижимости в семидесятые — столь же популярная сегодня легенда островов, сколь популярна здесь легенда о непомерной спеси капитана Кука.
Шоссе 200, ведущее в ад
Когда Аккерман вернулся из Гонолулу, мы решили ненадолго лечь на дно. Проблема была в том, что даже наши друзья-рыбаки все больше и больше нервничали по поводу того, что я все еще болтаюсь в городе — несмотря на то что Ральф уже три недели как уехал. Слухи, источниками которых были, несомненно, местные риелторы, все шире растекались по городу и дошли уже и до нас. Я понимал, что мы дошли до критической точки, перейдя которую рисковали где-нибудь в баре нарваться на вопросы типа: «А разве вы не уехали на прошлой неделе?» или «А что это за историю вы там пишете?».
«Не волнуйтесь, — ответил бы я. — Скоро мы все узнаем». В этот период моего пребывания в Коне я завел привычку засесть после обеда в дальнем углу бара в гостинице Коны, читать газеты и, потягивая холодную «Маргариту», косить одним глазом в сторону весов на противоположном берегу залива — на тот случай, если там начнет собираться толпа, что было обычным знаком того, что везут большую рыбину.
Овеваемый ветерком, стекающим с больших деревянных лопастей вентилятора, которые вращаются над моей головой, со своего наблюдательного пункта в углу бара я мог свободно обозревать берег во всю его длину. Отличное местечко расслабиться и почитать газеты. На газоне перед гостиницей танцоры из местной школы искусств разучивают хулу, в заливе белеют большие парусники, а вокруг неторопливо движется маскарад людских странностей.
Мы понемногу зажили жизнью настоящих мачо. Вне всякого сомнения. И не отвертеться. Мы жили среди этих людей, имели с ними дело в течение двадцати четырех часов в сутки, причем на их территории, обычно — на их катерах, в море, где к полудню мы уже нажирались как свиньи, но никогда не чувствовали себя уютно в компании этих угрюмых неразговорчивых ублюдков, которые знали что-то такое, что никому знать не дано, и мы всегда путались у них под ногами, когда катер, как птица, летел над водой…
В некоторых местах глубина достигает сорока тысяч футов, и это в непосредственной близости от Коны. Восемь миль вертикально вниз — словно падаешь с отвесной скалы. Утопленнику потребуется немало времени, чтобы достичь в этих местах океанского дна. Внизу там — полный мрак, абсолютная темень.
Даже акулы не плавают на такой глубине. Но они, вероятно, достанут вас по пути, на глубине в триста футов, там, где свет начинает меркнуть. А потому катер размером с небольшой грузовичок, плывущий над этой бездной голубой воды, над этими глубинами, — не лучшее место, чтобы надоедать кому бы то ни было. Особенно капитану катера. Да и первому помощнику — тоже. Вообще — никому.
Таковы правила. Делай, что тебе говорят, даже если говорят полную чушь; и если капитан спозаранку, часов в девять утра, заперся в каюте под палубой с бутылкой виски, если катер в течение сорока пяти минут кружит в одном и том же квадрате, а первый помощник вырубился в своем кресле, и глаза его, закатившись, белеют в глазницах, как шары из матового стекла, все равно — делай, что тебе говорят.
Но даже в этом случае нет опаснее вещи, чем задавать вопросы. Эти люди — профессиональные рыбаки, шкиперы, капитаны с лицензиями на работу с туристами — крайне серьезно относятся и к себе, и к своей работе. Такие слова, как «мачо» и «фашист», обретают совершенно иной смысл, когда земля исчезает за горизонтом. Ничто не превращает человека в нациста быстрее, чем толпа недоумков на борту катера — независимо от того, сколько те заплатили за выход в море. Эти капитаны, специализирующиеся на вывозе туристов, убеждены, что клиенты при первых признаках опасности обязательно будут паниковать и все делать невпопад, поэтому с капитаном на борту шутки плохи. Если ты потерял за бортом парочку клиентов в местах с глубиной в восемь миль, тебе не так-то просто будет получить морскую страховку.
