Вчера вечером Скиннер привез виски. Он прилетел из Гонолулу с двумя девицами из агентства и пятью или даже шестью литрами горячего «гленнфидика», который мы пили на берегу из бумажных стаканчиков со льдом, прихваченным мной у Стражей Парка. Луна с трудом пробивалась сквозь низкие облака, но мой штормовой фонарик давал достаточно света, чтобы нам видеть лица друг друга во время разговора. Девицы чувствовали себя неуютно, как, впрочем, и Скиннер.
— Мне очень жаль, — сказал он позже. — Но все это слишком жутко, чтобы над этим смеяться.
Мы сидели на полу моего жилища в Городе Спасенных, в тридцати милях к югу от Кайлуа на побережье Коны, на Гавайях. Девицы отправились купаться в залив, и со своего места я видел, как они плещутся в полосе прибоя, как их нагие тела блестят в лунном свете. Время от времени одна из них появлялась в узком дверном проеме и просила сигарету, а потом, нервно рассмеявшись, убегала, оставив нас наедине с нашими мрачными мыслями.
Вид этих длинноногих нимф, скачущих по черным камням неподалеку от моей двери, мешал мне сосредоточиться. Скиннеру с его места девиц было не видно, и настроение его упало настолько, что я решил тоже не глазеть на девушек. Потому что Скиннер приехал не просто так, а еще потому, что у нас было совсем немного времени.
— Слушай, — сказал он. — У нас обоих большие проблемы.
Я согласно кивнул.
— И мы оба закончим в тюрьме Хило, если не покончим с этим безумием — так?
Ему наконец удалось привлечь мое внимание.
— Да, вероятно, так и есть, — согласился я. — Скорее всего именно в тюрьме Хило…
Мое сознание возвращалось к действительности. Мошенничество, поджог, бомбы, нападения, тайный заговор, укрывательство преступников, оскорбление религиозных чувств — все это тяжкие преступления, и за них я мог схлопотать приличный срок.
Скиннер наклонился и протянул мне сигарету. Скрестив ноги, мы сидели на полу, на матах из тапы; огонь моей штормовой лампы освещал нас, как маленький костер, горящий на привале… а наши согбенные спины были отягощены серьезными проблемами, разрешить которые было под силу только серьезным мужчинам, способным к серьезным размышлениям.
Шум снаружи отвлек меня, и я выглянул за дверь. Одна из девиц стояла на вершине скалы. Всем гибким своим телом устремившись к луне, она казалась некой древней гавайской богиней, готовой взлететь и в лебедином полете ринуться к древней Земле По… Я был ошеломлен этой картиной, этим изящным видением из полузабытого прошлого… А море все так же ластилось к черным скалам, освещенным луной, летящей в сторону Китая.
— Не обращай на девиц внимания, — сказал Скиннер. — Мы можем взять их с собой, без проблем.
Он помолчал, глядя на меня исподлобья, и продолжил:
— Если выберемся отсюда.
Он был прав. Я пересел, чтобы не видеть девиц, и вновь попытался сосредоточиться на том, что говорил мне Скиннер.
Где-то около полуночи у нас кончился лед, и мне пришлось воспользоваться мегафоном, чтобы нам принесли еще. Скиннер боялся, что звук разбудит туземцев на той стороне залива, но я уверил его, что местные привыкли к таким вещам.
— Им нравится мегафон, — объяснил я. — Особенно детям. Время от времени они приходят сюда и я даю им попробовать.
— Тупость какая! — проворчал Скиннер. — Держись подальше от этой шпаны. Предадут тебя при первом удобной случае.
Он задумался.
— О Господи! Мегафон! Да у тебя мозги совсем расплавились в дерьмо! Они же нервные, эти туземцы. Если они решат, что ты извращенец, тебе конец.
— Да я его никогда не включаю, — объяснил я, показывая кнопку на корпусе мегафона, залепленную куском клейкой ленты. — Эти маленькие бандиты могут целый день в него орать, а он будет молчать как рыба. Но когда я его включаю, получается вот что.
Я включил мегафон и, подняв мощность до десяти ватт, направил машинку на дверь спрятавшейся в пальмовой роще будки, за которой сидели Стражи. Электрические кишки мегафона самовозбудились — ужасный визг и рокочущее хрипение наполнили heiau. Звук был невыносим. Скиннер вскочил и бросился наружу, чтобы успокоить истерично визжащих девиц. Я же их не слышал — их крики были полностью заблокированы ревом мегафона. И тут, как гром следует за молнией, за этим ужасным звуком последовал мой искаженный потрескиванием голос; говорил я, впрочем, тихо и спокойно:
— АЛОХА! ЛЬДА МНЕ, МАХАЛО!
И вдруг, повторяясь вновь и вновь, словно голос, принесшийся из Земли По, над заливом прокатилось: «ЛЬДА МНЕ, МАХАЛО! ДА! ЛЬДА МНЕ… МАХАЛО!
ЛЬДА МНЕ, МАХАЛО!.. ЛЬДА МНЕ… ЛЬДА… МАХАЛО!»
Невыносимый рев мегафона взлетел и угас, как мелодия какого-то экзотического электромузыкального инструмента; она аккомпанировала звучанию моих слов, которые пронеслись над гладью залива — словно из моря восстал и взревел монстр с дизельной мясорубкой вместо мозгов.
— ЛЬДА МНЕ! СЮДА, В HEIAU! МАХАЛО!
Последний выдох экзотической белиберды, и я отбросил мегафон — как раз в тот момент, когда в дверях появился Скиннер с глазами размером с бейсбольный мяч.
— Ты, чокнутый ублюдок, — заорал он. — Теперь нам отсюда не выбраться.
Схватив с пола сумку, Скиннер стал неистово бросать в нее свои вещички.
— Успокойся, — сказал я. — Лед сейчас принесут.
Он не обратил внимания.
— К черту лед, — пробормотал он. — Я мотаю отсюда.
— Что? — спросил я, не понимая причины его безумия.
Скиннер ползал по полу, как раненое животное. Потом вскочил и замахнулся на меня какой-то палкой, подвернувшейся ему под руку.
— Отвали от меня, кретин, — завопил он. — Тебе самое место в тюрьме Хило. Ты окончательно свихнулся. А теперь и всем нам крышка!
Он опять махнул палкой, словно отгонял какого-то демона.
— Но только не мне! Я сваливаю. К черту эти вонючие острова, вместе с тобой, кретином. О Господи! — не унимался он. — Ты не просто свихнулся. Ты тупой как бревно!
— Ну и что? — спокойно спросил я. — Какое это имеет значение здесь?
Я открыл еще одну бутылку скотча и выбрал из кулера остатки льда.
— Сейчас еще принесут, — сказал я.
Так и произошло. Ночной сторож — по-моему, это был мой друг Митч Камахили, — пробирался по тропинке между пальм с полным пакетом ледяных кубиков. Через минуту я увижу луч его фонаря, скользящий по поверхности залива, и я отвечу ему сигналом своего собственного фонарика, а потом, осторожно ступая по камням, я дойду до старого каноэ возле главного heiau, где, как я знаю, он оставит свой пакет; и на это же место я положу мой пакет — тот, что остался с прошлой ночи, и в нем будут пустые пивные бутылки, окурки, умершие электробатарейки, а еще — скомканные листы голубой бумаги для пишущей машинки.
