Исаак Дойчер описывает гигантский дом этого диссидента довольно подробно. Один из просвещенных либералов той эпохи, излагая свои впечатления о визите к Троцкому, говорит о том, что за пару сотен долларов этот дом с садом можно было превратить в комфортабельную виллу. Но в отличие от эстета Шабтая Цви (тот превратил угрюмую тюрьму в Абидосе в шикарный дворец) Троцкий с семейством были пролетариями во всем, что касалось комфорта. Было пианино и, наверное, библиотека. Но анфилады комнат были превращены в отдельные офисы без всякой меблировки, весь дом стал похож на казарму или бюрократическое учреждение. Сад был заброшен и зарос сорняками. В бассейне стали разводить раков. Полы были покрашены такой дешевой краской, что спустя полгода к ним прилипали подошвы. В этом бытовом убожестве и наплевательстве на комфорт, в этой грязнотце вперемешку со стоицизмом было нечто от предков большевизма — российских нигилистов. Причем в деньгах недостатка не было. (За одну лишь сериализацию его «Истории русской революции» в американской прессе Троцкий получил сорок пять тысяч долларов — немыслимые деньги в 1932 году.) Все внимание и все средства шли на дело мировой революции и борьбу со Сталиным.
Извозчик сказал свое турецкое «тпру» кобылам, и наша карета на рессорах приостановилась. Большая часть возниц этих самых фиакров не имели никакого отношения к муниципалитету города, а тем более не были гидами по историческим вехам российской революции. Куда он нас привез, трудно сказать. Номера действительно соответствовали адресу в путеводителе. Были дома номер 54 и номер 56, а вот дома под номером 55, где жил Троцкий, в наличии не имелось. Ни на этой стороне улицы, ни на той. Был забор, гигантские акации, рододендроны, эвкалипты и фикусы, но дома Троцкого не было. В стране, где население склонно верить каким угодно конспиративным теориям, легко поверить слуху о том, что правительство скрыло этот дом от взора визитеров, чтобы не превратить его в место паломничества троцкистов, анархистов и всякой другой революционной нечисти. Дома Троцкого мы не обнаружили. Может быть, он в очередной раз сгорел?
Я решил, что мы должны на всякий случай сфотографироваться и рядом с домом номер 54, и с номером 56, и напротив тоже: чтобы по приезде в Лондон проконсультироваться со знатоками Стамбула и Троцкого. Этой фотографии не сохранилось. Потому что исчез фотоаппарат с этими кадрами. В двух шагах от нас стояли два подростка с велосипедами. Они усердно и добросовестно делали вид, что лижут мороженое. На самом деле было очевидно, что они разглядывают нас, как редких заморских птиц. Заметив в руках у меня дигитальный фотоаппарат (не слишком дешевый, но простой), один из них подкатил ко мне и предложил нас всех сфотографировать. Я, как идиот, передал ему фотоаппарат, и мы встали в торжественную позу для коллективного снимка перед потенциально возможным домом Троцкого — без Троцкого и, возможно, без его дома. И, как мне тут же стало ясно, без моего фотоаппарата. Фотоаппарат укатил вместе с подростками на велосипеде. Теперь я не сомневался, что это и были те самые подростки, за которыми гнались напарники стамбульского Мехмета: у меня было ощущение, что они ждали моего возвращения в Стамбул, не забыв, что я был одним из тех, кто гнался за ними несколько лет назад в полицейском джипе. Если только они не были уже новым поколением стамбульских похитителей на велосипедах.
Сразу стоит сообщить, что к тому времени лондонский Мехмет обанкротился. На жизнь в Лондоне средств не было, и ему пришлось переселиться (вместо меня) обратно в Стамбул. Ему удалось продать свою кебабную, расплатиться с долгами и еще урвать себе деньги на обратный билет к стамбульской супруге, с которой он так и не развелся. Его партнерша Тамара из Тбилиси была арестована и выслана из Англии как нелегальный иммигрант. Кто на нее донес, сказать трудно: скорей всего, бесконечные российские друзья, которых они бесплатно развлекали шашлыками. Но самое поразительное, что на месте бывшей кебабной Мехмета возникло заведение, где стали продавать fish-‛n’-chips, то есть (если выражаться на старорежимном русском) рыбу в панировке с картофелем-фри. Еще лет двадцать назад этот британский деликатес продавали в кульке из газеты. Самой популярной оберткой была газета Sun — не потому, что это самая реакционная, вульгарная, по-хамски запанибратская газета безо всякой политкорректности (на третьей странице — голая грудастая девица), — любимое чтиво полуграмотного населения. Нет, дело вовсе не в идеологии. Дело в том, что либеральная пресса вроде газеты Guardian — она страшно пачкалась, типографская краска смазывалась, а вот на страницах газеты Sun краска держалась. В наше время, впрочем, новое заведение с fish-‛n’-chips выдавало порции на вынос в элегантных коробках из легкого картона модных салатовых колеров. Никакой тебе идеологии, рассуждений о мужском шовинизме и расизме. Если не считать одного любопытного аспекта этого заведения — вполне революционного по своему кулинарному жанру: тут можно купить рыбу в панировке из мацы. Это заведение оказалось проеврейским, восстановив традицию израильского фалафеля — после временного режима турецкого шашлыка.
12
До встречи с Меламидами в Стамбуле я заехал в Батуми (где я по случаю был членом жюри на кинофестивале экспериментального кино). На пограничном контроле с Турцией в очереди стояли толпы с огромными чемоданами — безвизовый режим между Турцией и Грузией создавал идеальные условия для мелких торговцев и мешочников. В этом была своеобразная традиция. В Турцию через мусульманскую часть Грузии, Аджарию, двигались беженцы и после Второй мировой войны — те, кто, как «коллаборационисты», опасались репрессий со стороны советской власти. Среди них были и крымские татары.
Во время моих прогулок по Стамбулу, спускаясь от Башни Галата по одному из крутых переулков к набережной, я увидел вывеску с названием ресторана Galata House. Вывеска красовалась перед входом в обычный квартирный подъезд. Рядом, как полагается в ресторанах, было вывешено меню, где указывалось, что кухня эта — русско-татарская, что в Стамбуле меня, естественно, заинтересовало. Я долго жал кнопку звонка, и дверь наконец открыли. Перед входом меня встретила пожилая пара. Ресторан был совершенно пуст. Более того, помещение было похоже на частную квартиру. Точнее, на отдельный квартирный дом в три этажа. Был и дворик. Там любезные владельцы этого помещения указали мне на надпись на крышке канализационного люка. Это была явно лондонская фирма. Пожилая пара не могла больше скрывать от меня свой семейный секрет. Выяснилось, что этот дом — помещение бывшей британской тюрьмы прошлого века при британском консульстве. Султан даровал британской короне право сажать в кутузку британских подданных, нарушивших закон в Стамбуле: это была своего рода исламская шаария (самоуправление) в стамбульском варианте для британцев. Тюрьма давно закрылась, и сообразительный стамбульский архитектор Мете вовремя купил это помещение, а выйдя на пенсию, вместе со своей супругой Назирой превратил бывшую тюрьму в домашний ресторан-клуб. Здесь любят собираться стамбульские архитекторы. Мне дали рюмку водки, а Назира уселась за обшарпанное пианино. Разложила старые ноты, не по возрасту лихо вдарила по клавишам и вдруг запела: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». То есть звучало это не так четко, но фонетически близко.
