26
Я никогда не думал, что попаду в это мистическое место на задворках бывшей Османской империи, где-то на границе Албании с Черногорией. Я держал этот город в уме как конечный пункт моих турецких странствий. Я с трудом разыскал это место на карте в атласе мира. У города было турецкое название Улькун — и масса других, менее произносимых эквивалентов на других языках. Я не верил, что туда можно добраться цивилизованным образом, средствами современного транспорта, а не на перекладных. Однако я довольно часто упоминал историю Шабтая Цви в трепотне с совершенно разными персонажами из моего лондонского круга общения. В одном из частных клубов Лондона, в ходе очередного разговора о лжемессиях с одной знакомой албанкой из Сохо, я заполучил телефонный номер ее приятеля из некоего бюро путешествий, которое специализировалось на необычных маршрутах по Балканам.
Общение с этим бюро путешествий и ее агентом лишь усилило атмосферу мистики, связанную с этой точкой земного шара: агентство оказалось невидимым. Лица своего агента я так и не увидел. Это был агент-невидимка. Агентство функционировало исключительно заочно. Оказалось, что это новый тип бюро путешествий: агент общался и держал связь лишь по телефону и по электронной почте. Офиса у них тоже не было: было лишь известно, что размещался агент в городе Уоррингтон (Warrington). Этот йоркширский город знаменит своей водкой «Владивар»(Vladivar). Ценить эту водку мы стали не за качество, а за ее рекламу восьмидесятых годов — в разгар холодной войны, на ее последнем этапе. В одном из рекламных роликов мы видим здание КГБ на Лубянке, затем крупный план — один из кабинетов операционного отдела с картой мира, где полковник КГБ пытается понять, где находится этот самый Уоррингтон с секретной фабрикой производства водки «Владивар». Этой же магической водкой согревали себя по секрету на еще одной рекламе (с использованием документальных кадров парада на Красной площади) члены Политбюро, заиндевевшие в страшный мороз на трибунах Мавзолея. Эти рекламные ролики (их показывали перед демонстрацией фильмов в кинотеатрах) вызвали официальный протест советского посольства в Лондоне, и рекламу сняли с проката.
Все это крутилось у меня в голове, когда я обсуждал по телефону с агентом из Уоррингтона свой маршрут. Он выслушал всю доступную мне информацию о загадочном конечном пункте моего «мессианского» назначения. Агент ничего не обещал и был немногословен. Через два дня он позвонил мне и сообщил, что устроено всё — и полет, и отель на выбор: в старой части города — на скале или в Новом городе — на берегу, внизу. Наверху — крепость (где проживал свои последние годы Шабтай), внизу — пляж и все услуги. Я выбрал старые стены и крепость, хотя с моими астматическими легкими взбираться туда было явно нелегко. Все это за очень умеренную сумму — настолько умеренную, что я ожидал увидеть отель, где из крана капает бурая вода, туалет в конце коридора, бегают тараканы, а крыша протекает. Но я решил, что за визит в мистический город, где закончил свои дни Мессия, стоит заплатить отсутствием бытового комфорта.
Полет был ранним утром, в аэропорту надо быть часа за два, поэтому за окном была полная тьма. Эти полеты в часы утренней мглы вызывают у меня инстинктивное чувство страха, тоски и необъяснимой паники. Именно в такой предутренний час я отбывал из дома в аэропорт старого Шереметьева, когда эмигрировал сорок лет назад из России (оставляя жену Нину и дочь Маргариту в Москве — они должны были присоединиться ко мне позже). Я, со своей политической дальновидностью, был уверен, что никогда не смогу снова увидеть своих друзей и свой город. В аэропорту Шереметьево, перед отлетом в Вену в 1975 году, меня задержали на таможне — в кармане обнаружили случайно забытые тридцать три рубля (советскую валюту вывозить запрещалось), и я чуть не опоздал на самолет. Я был уверен, что не улечу. (В конце концов к самолету меня — в единственном числе — подвезли отдельно на аэропортовском автобусе.) Неудивительно, что у таких паникеров, как я, отъездная паника продолжается и сейчас, пока не сядешь в самолет. (Уже во время перелета из Вены в Тель-Авив в израильском самолете я вполне ожил, и стюардесса попросила меня перевести на русский для пассажиров-иммигрантов инструкции при взлете и посадке. Меня пригласили к микрофону в кабине пилота, откуда я в роли транзитного Моисея вещал о прибытии в Святую Землю.) На самолет в Черногорию я бы все равно не опоздал, потому что в тот холодный сентябрьский день над Англией стоял плотный туман и полет задерживался как минимум на час.
В маленьком аэропорту Подгорицы нас терпеливо ждал таксист, и через минуту его машина бесшумно скользила по шоссе между черногорских зеленых холмов, озер и крепостных стен. Я полагал, что к середине сентября (в неделю смерти Шабтая Цви), когда я с женой приземлился в Черногории, все вокруг будет выжжено, как и полагается в стране Средиземноморья к концу летнего сезона. Но поля и леса орошаются тут круглый год горными ручьями; деревья зеленели, трава нежно вибрировала под порывами прохладного ветерка. Таксист комментировал топографию и политическую ситуацию района, сообщил, что при всей красоте ландшафта коррупция на местах ложится позорным пятном на жизнь страны — он знает изнанку черногорской жизни, поскольку работал многие годы полицейским. «Крайне плохо с уборкой мусора», — сообщил он. Но зато (отчасти благодаря коррупции) здесь мирно уживаются православные, католики и мусульмане.
«А вы какого вероисповедания?» — спросил он. И я не решился сказать: «Иудейского». Не потому, что боялся встретить инстинктивную враждебность; скорее, чтобы не провоцировать собеседника на кучу вопросов о твоем происхождении — о предках и эмиграции, Иерусалиме и Москве. Может быть, в этом и заключается еврейское происхождение: ты подозреваешь, что тебе будут задавать вопросы, ставящие под сомнение твое происхождение, сомнительное и с твоей собственной точки зрения потенциального супостата, отступника и отщепенца, симпатизирующего и тому, кто перешел из иудаизма в католичество; и тому, кто перешел из католичества в англиканство; и тому, кто перешел из англиканства в иудаизм; и тому, кто оказался в жутком промежутке и никуда ниоткуда не переходил. Короче, я смолчал. Я думаю, мое молчание подтвердило его собственные догадки о моем происхождении.
И вот, выгрузившись у входа в отель, мы стоим перед городской крепостью на высокой скалистой горе — и все вокруг именно так, как я себе представлял в идеале, вроде театральных декораций: желтый камень стен, зеленые горы, голубое небо. Снятый нами номер в отеле — в обновленной и перестроенной части этой средневековой крепости — оказался не просто двухкомнатным: это был отдельный дом в три этажа с гостиной и кухней со всеми причиндалами старины — черепичная крыша, балки потолка, дубовые панели по стенам, две ванные комнаты по последнему слову техники — хром, полированный дуб и кафель. С террасы, где были расставлены ресторанные столики, как будто из театральной ложи над скалистым обрывом, открывался вид на изрезанное побережье на границе с Албанией и на острова Адриатического моря. Неплохое место для Мессии на пенсии.
