Особенно запутана история останков великих вероотступников: тех, кто сменил религию, меняет и похоронное бюро, с этой церковью связанное. Из-за ссоры Печерина с его монашеским орденом в Дублине, где он провел последние годы жизни, его тело было захоронено не на монастырском кладбище его ордена, а рядом с легендарными ирландскими революционерами, поэтами и террористами — я думаю, это соседство его вполне устраивало. Это кладбище Гласнэвин описано в романе «Улисс» Джеймса Джойса. В шестидесятые годы социалисты горсовета Дублина, мало осведомленные о литературной истории города, снесли дом Леопольда Блума — героя романа Джойса (в этом доме жила будущая жена Джойса, Нора Барнакл): на месте этого исторического здания выстроили новое крыло больницы, где когда-то служил капелланом Печерин. Я помню, с каким упорством я (вместе с моей подругой Кэйт Брэйтуэйт, дочерью британского посла в Москве) пытался разыскать на кладбище Гласнэвин его могилу. Могила исчезла. На входе на кладбище мы сверились со списком имен и картой кладбища, с закрепленной за каждой могилой цифрой. В ходе поисков нужной цифры на могильных плитах больше всего поразил довольно большой огороженный участок с безымянными захоронениями: это младенцы, родившиеся мертвыми. Ирландская церковь не давала мертворожденным имени, поскольку имя должно даваться вместе с крещением — не крещен, значит, безымянный. Мы нашли место, где должна была быть могила Печерина, но между одной цифрой и другой зияла пустота. Оказалось, в наше время религиозной и общественной толерантности монашеский орден Редемптористов посмертно простил своего скандального собрата Печерина и избавил его от соседства с ирландскими террористами и националистами на легендарном кладбище в Дублине: прах его был перенесен куда-то в провинциальные пенаты, на кладбище монашеского ордена. Может быть, это было последним посмертным изгнанием Печерина — в наказание за ущерб памяти Джеймса Джойса, невольно нанесенный больницей его ордена.
Судьба Печерина — пример того, что чувство неприкаянности, отчужденности, связанное с мифом изгнания из рая, можно объяснять с разных позиций: библейских, фрейдистских, марксистских. Однако любая из этих интерпретаций подразумевает: мы на этой земле — изгнанники и покоя не будет даже в собственной могиле. Кардинал Ньюман завещал похоронить его рядом с его интимным другом и любовью его жизни, собратом по религиозному ордену Амброзием Сэнт-Джоном. Пару лет назад, в связи с предстоящей канонизацией Ньюмана, Ватикан предложил перенести останки кардинала из его Бирмингемской семинарии в какое-нибудь более подходящее место — для святыни с его костьми. Но мало кому было известно, что он завещал добавить в свою могилу во время захоронения гашеную известь. Он и его друг растворились в земле без остатка (нашли лишь кольца от гроба) и, таким образом, воссоединились и слились друг с другом навечно, устранив все домыслы, слухи и сплетни о характере их дружбы. Не это ли и есть торжество духовного над земным? Но бывает, что исчезают не отдельные части тела покойного, а он сам. Самый известный в современной истории случай связан, конечно же, с Иисусом Христом.
29
Местонахождение гробницы Шабтая Цви стало частью местных мифов Ульцина, что выяснилось в первом же ресторане, куда мы попали на ланч. Древний, то, что называется Старый, город на высоченной скале (подниматься надо минут двадцать), с узкими улочками, обрывающимися у моря внизу, оправдывает свой романтический образ. Тут есть несколько заведений с террасами, откуда открывается головокружительный вид на Адриатику. При выходе из ворот крепостного здания, где был наш отель, попадаешь в лабиринт улочек с ресторанами. Первые два ресторана — дверь в дверь — избежать невозможно, и два владельца, как во всяком туристском месте, чуть ли не подхватывали нас под локти, заманивая каждый в свое заведение. Каждый из них косился, подозревая, что мы зайдем не к нему, а к его соседу. Отчасти из чувства протеста, а отчасти из-за глубокой убежденности с советского детства, что все хорошее — не рекламируется, а если рекламируется слишком навязчиво, значит, тут что-то не то, мы уклонялись от обоих. Ресторанов в этом старом городе на скале, в тупиках и закоулках мощеных улиц оказалось не меньше десятка. Мы заглянули в несколько, выпили ракию (нечто среднее между граппой и шнапсом, без привкуса аниса — в отличие от турецкой раки или греческого узо) и опробовали местное красное с какой-то рыбной мелочью в виде закуски. Продолжили нашу прогулку по лабиринту улиц и, незаметно для себя, совершили полный круг, придя к тому же месту, откуда начали: у ворот в стене с двумя ресторанными входами нас поджидали два знакомых цербера. В конце концов, подумал я, они что — убивать или травить меня приглашают, почему бы не зайти?
На террасе при свете заходящего солнца над Адриатикой белели крахмальные скатерти столиков, салфетки, завернутые с изощренной ловкостью в форме гигантских ракушек, а в меню — только что отловленная местная рыба (басс или дорадо), кальмары на гриле и, конечно же, ракия — ее здесь подавали в бокалах, вздутых в середине, похожих на колбы средневековых алхимиков. По всему периметру барной стойки стояли модели кораблей. Выяснилось, что владелец — бывший капитан торгового флота и дальнего плавания, плавал везде, от Босфора до скал Дувра. Но смерть родителей заставила его вернуться в родные места. Раздел наследства привел к серьезной ссоре с братом. Доставшиеся ему деньги он вложил в ресторан, но конкуренция жестокая, особенно после финансового кризиса в Европе.
Пока мы ужинали, хозяин ресторана вставал на табурет и заглядывал через забор к соседу-конкуренту: смотрел, сколько у того посетителей. Делал он это незаметно и деликатно, скрывшись под навесом между двумя дворами. И периодически возвращался к нашему разговору у столика, убеждая нас, что Черногория — это страна компромиссов. (Отделение от Сербии произошло практически без кровопролития. Границы с Албанией не существует в смысле паспортного контроля.) С террасы открывался не только вид на море, но и на нижний город — с гигантским плоским пляжем с зонтиками, с отелями и барами вдоль берега, и среди них, как сложенные дождевые зонтики, несколько минаретов, по несколько раз в день живьем цитирующие суры Корана о величии Аллаха. Местные мусульмане в Ульцине не замыкаются в своем этническом гетто (как это происходит с выходцами из Бангладеш или Пакистана в Лондоне или с алжирцами в Париже). И мусульманин-албанец мирно соседствует здесь с православными и католиками.
«И с евреями-мусульманами — дёнме», — услышали мы магическое слово. За спиной у хозяина ресторана маячил его главный официант. В этом официанте я узнал дежурного из отеля. Тут, как во всяком маленьком городке, все работают по совместительству в разных ипостасях. Он сообщил нам, что в Ульцин приезжал сам президент Черногории: предлагал открыть гробницу Шабтая Цви для широкой публики. Поскольку Шабтай был мусульманином, резонно было предполагать, что сюда потянутся мусульмане со всего света. А поскольку он оставался при этом евреем, то приедут и евреи из Нью-Йорка и Тель-Авива. Двойная выгода — и от мусульман, и от евреев. Туристское столпотворение. И в первую очередь выгодно ресторанному бизнесу (президент Черногории отужинал, естественно, именно в том ресторане, где мы в тот момент сидели). Но семейство Манич ему отказало.
