«Ты сегодня как: кофе или чай?» — консультировался он со своей супругой.
«Кофе. Да, я за кофе».
«А я, пожалуй, чай. Так ты, значит, кофе…»
«Да, кофе, кофе».
«Может, я тоже кофе? Или все-таки чай? Ты как думаешь?»
«Чай. Тебе для желудка лучше чай».
«Ну да, правильно. Ты права. Но сегодня я, может, все-таки кофе?»
Я его очень хорошо понимаю. Мужчины никогда ничего не могут решить. С одной стороны, с другой стороны. Кофе или чай? Восток или Запад? Только православие, но без народности? Или народность без самодержавия? И как дальше поступать с Мавзолеем Ленина? Этот вопрос возвращает нас к проблеме бессмертия и долгожительства. То есть здоровой диеты. В конце концов супруг взял не кофе и не чай, а стакан апельсинового сока. И тарелку, куда заодно поместились все тридцать три блюда «шведского стола».
31
Так и не решив, проверить ли сначала эти самые пещеры в легендарной бухте (и заодно искупаться) или прямиком отправиться на поиски усыпальницы Шабтая Цви в нижнем городе, мы стали спускаться к морю. Петляющая мощеная дорожка ведет из реставрированного лабиринта улочек Старого города к набережной с асфальтированной парковкой внизу, у берега, где виден гигантский городской пляж с игроками в домино, нарды и шеш-беш. Тут пьют ракию, потягивают винцо под шашлык. Залив не застроен многоэтажными отелями; это скорее битком набитая туристская коммуналка из Сербии и Боснии с крикливой рекламой, дешевыми заведениями, полутемными барами и дикой музыкой. Я все время употребляю слово «туристский». Но этот город был всегда в своем роде туристский — для греков и римлян, византийцев и венецианцев и, наконец, для турок. И это «туристское» отношение к разным религиозным общинам возвращает нас в эпоху Шабтая Цви: Османская империя была царством мультикультурализма.
В нижнем городе было шумно, пыльно и жарко. Прошествовав мимо церквей, баров, мечетей и супермаркетов, мы взяли такси, чтобы поддержать экономику этого мультикультурного курорта. По периметру прямоугольной пыльноватой площади с кафе «Пирамида» в центре, как описал нам наш информатор из ресторана, толпились лавки и магазинчики. Так выглядят все небольшие площади Средиземноморья к востоку от Греции. В кафе, на террасе, сидела толпа серьезных мужчин с лицами патриархальной небритости, дымила сигаретами и молча потягивала густой восточный кофе. Но обслуживала этих мужиков расторопная официантка в обтягивающей черной майке с надписью FCUK. Отвечая на мой вопрос о доме семейства Манич, она указала на цепочку мелких магазинчиков на другой стороне площади и объяснила, что этому семейству принадлежит чуть ли не вся улица от дальнего угла. Все соответствовало описанию ресторанного дежурного из отеля. За лавкой изделий из пластика был небольшой переулок. Мы прошлись по нему туда и обратно, пытаясь понять, какой же из домов располагается непосредственно за лавкой изделий из пластмассы.
Улица была пустынной. Но на террасах, на крышах домов — и тут, и там — сидели группами мужчины, причем в таких количествах, что похоже это было не на посиделки, а на некое сборище, митинг. Я, во всяком случае, отводил взгляд, чтобы не привлекать внимания, хотя меня так и тянуло запечатлеть их на фото как некое тайное заседание последователей Шабтая Цви. Может быть, я не так уже был не прав. Я перехватывал их взгляды, что было неудивительно: я выглядел белой вороной в поисках неясно чего. Наконец на задах одного из домов я заметил заросшую травой площадку. В траве, как старые грибы, были разбросаны полуразрушенные надгробные памятники. Я вернулся на угол площади и понял, что этот дом с надгробиями на заднем дворе находится как раз на задах той самой лавки с изделиями из пластика. Я вернулся к этому двору, двигаясь вдоль каменного забора, пока не наткнулся на калитку. Это была красная калитка — железная дверь, выкрашенная под кирпич. Судя по всему, об этих воротах и говорил официант, он же дежурный из отеля. Калитка была открыта. Вниз, во двор, спускалась каменная лестница. Возможно, если я окажусь во дворе этого дома, меня не смогут выгнать по законам восточного гостеприимства? Но кто я такой, чтобы вторгаться на мессианскую территорию? Сюда не допустили даже президента Черногории. Повторяя все это в уме, я с опаской сделал несколько нерешительных шагов по ступеням, и почти тут же из дверей дома внизу вышла крупная высокая женщина в просторном салопе и в монашеском платке.
«Тюрбе?» — спросил я, замерев. Женщина ничего не ответила. Она смерила меня с головы до ног. Мне показалось, что в этом взгляде на меня, стоящего на ступенях при входе, был момент узнавания. Как, каким образом мы узнаем своих, родственников? Каковы они, эти тайные знаки, отметины, как клеймо у овец? Скорей всего, она, как и все на Балканах или на Ближнем Востоке, тут же различила мое происхождение — племенные признаки еврея из клана Ашкеназ. Размеры носа, кривизна губ, уши или форма затылка, как будто заранее скроенного для еврейской ермолки? Соответствовал ли истине стереотип «жида» в карикатурах нацистской пропаганды? Может быть, мы подделываемся — поколение за поколением — под этот выдуманный стереотип и в конце концов становимся похожими на тех, кого ожидают увидеть в нас те, кто нас не хочет видеть? Но уместно ли это местоимение «мы» — не навязана ли эта общность с начала и до конца теми, кто не способен воспринимать каждого человека индивидуально; кто, как дикий вепрь в поисках трюфелей, постоянно разрывает корни деревьев, отчего они часто и умирают, как умирает человек, узнавший слишком много о собственном прошлом, выставленном на всеобщее обозрение. Я был готов поверить, что эта служительница культа при гробнице увидела во мне знаки принадлежности к мессианскому движению саббатианцев. Был ли я внутренним саббатианцем?
Она поманила меня пальцем. Мы стали послушно спускаться с лестницы туда, где был сад внутреннего двора. Мы прошли вдоль асфальтовой дорожки к строению на задах дома. Это был одноэтажный сарай с бетонными стенами. Так выглядят самодельные гаражи. Женщина вынула из-под складок салопа связку огромных ключей и открыла ржавый замок замызганной железной двери. За дверью я увидел помещение, которое на первый взгляд действительно напоминало заброшенный гараж. Но, вглядевшись в полутьму, я различил контуры зеленоватого надгробия на земляном полу. Пол был прикрыт восточными коврами. Тут было влажно и душно, как в бане, и зеленоватые скаты надгробного камня были явно покрыты плесенью. Это, возможно, ложное, банное впечатление укрепилось, когда заметил в ногах саркофага таз с водой. А по стенам и вокруг надгробия везде висели полотенца всех видов, расцветок, украшений и размеров. Шайки и полотенца.
