Смешение эпох налицо. Мимо может проехать скрипящая телега, нагруженная мешками с цементом, а может проплыть «Роллс-ройс»; торговец коврами несет свою рыночную собственность в виде гигантского многослойного свитка ковров на голове, вроде еврейской торы, а мимо снуют стамбульские мальчики и девочки в американских джинсах с вездесущей пластиковой бутылкой «Эвиана»; седая тетка, вся в черном, сидит в дверном проеме в кресле с порванной обивкой и лузгает семечки; в соседней с ней витриной продают мобильные телефоны стамбульским денди. Высокая технология и ментальная дикость, эмоциональное варварство и социальный прогресс никогда не мешали друг другу в своем параллельном соседстве. Оказавшись в подземном переходе (почерневший бетон), набитом до отказа торговыми точками и мусором, понимаешь, что переместился на машине времени — с механизмом топографии — в перестроечную Москву. В разные эпохи попадаешь, пересекая улицу или зайдя за угол — в соседний квартал. Топография, напоминающая тебе одну из многочисленных версий прошлого, перемещает тебя во времени. Ты понимаешь, что оказался в предыстории всех имперских столичных городов. Отсюда пошло все. Сердце твое ликует от открытия — все твои идеи о жизни большого города были лишь повтором, заново изобретенным стамбульским велосипедом.
6
Стамбул — это не город для велосипедистов. Страшно опасный для меня город: там то и дело попадаются под ноги непредсказуемые препятствия. В буквальном смысле. Нет на свете такого города, где на тротуаре было бы столько ступенек и выемок, турникетов и люков, столбов из литого чугуна не только по кромке тротуара (чтобы на тротуар не въезжали автомобили), но и прямо в центре пешеходной зоны; там на каждом шагу ступеньки, отделяющие два уровня тротуара, приступки, бетонные блямбы, водосточные трубы, какие-то перегородки, отделяющие одну городскую топографию от другой, где проход вбок отделен штангой, решеткой, барьером; поворот в переулок маркирован ступенькой вверх или, наоборот, пограничным желобом. Добавьте к этому то, что профессионалы-урбанисты называют уличной фурнитурой, или, говоря по-русски, гарнитуром бесконечных уличных указателей, предупреждений, досок с запретами или инструкциями, не считая светофоров и телефонных будок. Я имею привычку ходить, глазея по сторонам или, как всякий идеалист, задумчиво заглядываясь на крыши и облака в небе над ними. Сколько раз в жизни я налетал на столб — с искрами из глаз, с разбитыми очками и шишкой на лбу.
Препятствия, остановки, замедления существуют для того, чтобы нарушить механическую логику собственной отлаженной жизни, смазанной изрядной долей безумия. Надо любым способом остановиться, чтобы оглядеться и задуматься, «чтобы не сумел загордиться человек», — как говорил Венечка Ерофеев. Но главное при этом — когда оглядываешься по сторонам — не налететь на столб. Это город не для ротозеев. При этом твое внимание все время отвлекают, пытаются заманить тебя в еще один магазин, лавку, ресторан. В этих перегородках, в этих входах, где лишь одна часть дверей открыта, а другая на замке, я вижу сходство с Россией: кого впускать, кого не выпускать. Неудивительно, что в один прекрасный момент я споткнулся в Стамбуле об одну из этих бесконечных маркировок необъявленных уличных границ. И полетел.
Я до сих пор летаю во сне (я всегда готов поделиться с теми, у кого тот же опыт, своей летательной техникой), и прелесть этих сновиденческих левитаций в их полной безопасности, я бы даже сказал — в ощущении безнаказанности. Что это мы за племя за такое — те, кто летает во сне? Мы явно не ангелы. У ангелов — крылья. Крылья — для тех, кто сам не умеет летать, используя собственное мускульное усилие. Подобный талант к левитации был заложен в нас явно от рождения. Значит, мы — некая особая порода, кто в прошлом, на предыдущей ступени эволюции или в предыдущей инкарнации, был птицей? Или же, наоборот, мы наделены этим даром к полетам ради и во имя будущих свершений? Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц! Может быть, человечество готовится к великому перелету и мы — его тайный авангард? Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
В детстве я мечтал стать летчиком. В ожидании осуществления этой мечты я тренировался: пытался летать в домашних, так сказать, условиях. Первые попытки состоялись еще в младенчестве. Я пытался взлететь, систематически подпрыгивая в своей детской кроватке. В один прекрасный день я умудрился подпрыгнуть так высоко, что перелетел через решетчатую, тюремного типа, загородку кровати и приземлился на пол, разбив губу. Но тут, споткнувшись о какой-то поребрик или бордюр, я летел с таким мощным импульсом (я, видимо, шел довольно быстро), по такой длинной траектории, что успел подумать: вот впереди меня чугунный столб (заградительный, естественно), и если я преодолею в полете это расстояние между собой и столбом, то заведомо раскрою себе череп об этот чугун. И на всю жизнь стану инвалидом.
Это удивительное ощущение, когда падаешь, но еще не приземлился. Ты знаешь, что все это плохо закончится. Еще несколько мгновений, и треснет черепная коробка. Внутри прервутся связи. Сердце от сотрясения выскочит из сердечной сумки. Череп расколется как орех, и все увидят, что внутри — пусто. Твои лысые родственники будут рвать на себе волосы от горя. А может, и не будут. Я следил за собственной траекторией как бы со стороны. Мое тело приземлилось на пузо, проехало боком и локтями по асфальту и затормозило в дюйме от чугунной тумбы. Через мгновение я осознал, что пациент будет жить. Мои мозги не размозжились. Я уцелел.
Может быть, я сознательно пытался привлечь к себе внимание этой симуляцией самоубийства. Нечто подобное есть и в тех, кто объявляет себя спасителем, мессией, пророком. С ними всегда происходит нечто катастрофическое: они тонут, попадают в огонь, левитируют, взмывая к небесам, и совершают грехопадение. Есть ли разница между ангелом падшим и ангелом споткнувшимся? Левитация — отрыв от земли, от родной почвы — еще один из признаков одержимости бесами в реестре экзорцистов. Способность перелетать через кордон, через границу, железный занавес — любимый фольклорный мотив русской литературы от Гоголя до наших дней. В Советской России легче было отправиться в космос (достаточно выучиться на космонавта), чем получить заграничную командировку. Упор на развитие космических исследований в СССР не объясняется лишь гонкой вооружений: это скрытая, сублимированная мечта российских странников, страсть вырваться за границу земного бытия, советского режима. Достаточно сказать, что первый пророк космических полетов Циолковский был верным учеником Федорова, проповедовавшего воскрешение трупов путем общих «коммунистических» волевых усилий; а один из авторов первого варианта ракетного двигателя Николай Кибальчич занимался изготовлением бомб для террористической организации «Народная воля». Левитация — это вульгарный способ выбраться за границу самого себя, самопреодоление. Не выдержав существования в собственной шкуре, человек, страшащийся перемен в собственном мышлении и верованиях, предпринимает попытку изменения внешних обстоятельств жизни — улетает, левитирует за границу, в антисоветский антимир. Еще один шаг, подошва цепляется за выступ тротуарной плиты, и мы увидим в этом ерундовом спотыкании столкновение Востока и Запада, христианской цивилизации и ислама.
