– А был пистолет?
– Я забрал оружие у маленькой девочки, чтобы она не причинила вред себе или кому-нибудь еще.
– А сами вы кому-то причиняли вред с его помощью?
– Нет, ваша честь. Только собаке. Больше я пистолет ни для чего не использовал.
Судья Вайнштейн попросил у пристава информацию по прежним похождениям Уинстона. Он поискал в нем сведения о нарушениях, связанных с огнестрельным оружием.
– Где сейчас пистолет? – спросил судья.
– На дне Ист-Ривер, ваша честь, – солгал Уинстон.
– Мистер Фошей, кто-нибудь говорил вам, что вы похожи на Муки Уилсона?
– Нет, ваша честь.
– Народ штата Нью-Йорк приговаривает вас к девяноста часам общественных работ.
К ужасу арестантов и прокуроров, Уинстон стукнул себя в грудь. Он поблагодарил Рейчел и вышел из зала суда не совсем свободным человеком, а скорее подневольным работником. Сойдет и так. У дверей зала один из приставов шепотом спросил его:
– Знаешь, кто такой Муки Уилсон?
– Понятия не имею.
По дороге к выходу из здания Уинстон устроил бой с тенью. Сокрушительные удары ложились в подбородки судьи Вайнштейна, Рейчел Фишер, помощника прокурора. С каждым ударом он хмыкал и произносил фразу на юридическом жаргоне. «Про се» – прямой удар. «Обвиняемый» – два прямых, правый хук. «Уголовный кодекс» – удар по корпусу. «Государство приговаривает вас» – Уинстон заехал апперкотом по государству, так и не решив, как оно, собственно, выглядит.
Вернувшись домой, он обнаружил, что на входной двери сменили замок. Несколько раз безрезультатно постучав в дверь, Уинстон вышел наружу, добрался до дома Фарика и издал кодовый свист, который десять лет безотказно подзывал его лучшего друга к окну. Он свистнул снова. И снова.
Квартира Армелло не запиралась, а дверь распахнулась с таким скрипом, словно это был дом с привидениями. Внутри было пусто. Уинстон доел половину говяжьей котлеты из холодильника и запил ее двумя глотками имбирного эля. Потом пошел к Белому.
– Здравствуйте, мисс О’Корен, Белый дома?.. А где?.. Да ладно вам, они ж не банк грабить собрались. Кроме того, им для этого понадобится белая дама. Ну, раз вы еще не решили. Можно от вас позвонить?
Уинстон не помнил, когда еще у него выдавался такой летний день. Он чувствовал, что его предали. Как посмели его друзья иметь куски жизни, в которых ему не было места? В детстве в такие дни он поглощал сухой завтрак, выскакивал наружу поиграть и обнаруживал, что девять десятых его жизни пропали. Расстроенный, он возвращался домой, пролистывал единственную книжку из серии про братьев Харди, «Пропавшие друзья», не замечая иронии названия. После нескольких скучных страниц он отрывал головы нескольким сестриным куклам, потом оборонялся от нее с помощью ножа. Позже они с сестрой делили между собой половину дыни, споря, как вкуснее, с солью или без.
Вспомнив о Бренде, Уинстон пошуршал двумя стодолларовыми банкнотами в кармане, вернулся в квартиру Армелло и набрал номер.
14. Влюбленные ондатры
Облезлый, выцветший розовый «мустанг»-кабриолет пыхтел по 106-й стрит, развлекая квартал звуками «Величайших хитов Америки». Не успел Спенсер затормозить, как на пассажирское сиденье по-шпионски заскочил Уинстон. Сгорбился и сполз поглубже по растресканной коже кресла.
– Слушай, тачка – полное говно.
– Старший и Младший братья устроили совместную поездку. Как мило.
– Не перебарщивай. Но спасибо, что приехал.
Уинстон прислушался к музыке.
– «Ондатра Сьюзи и ондатра Сэм пляшут джиттербаг в Стране ондатр»? Что за херню ты слушаешь, йоу? Это песня про трахающихся животных?
Спенсер прибавил звук и спросил, куда ехать.
– В Виллидж, – ответил Уинстон. – Давай в Виллидж.
Многим жителям Восточного Гарлема нравилось тусоваться в Ист-Виллидж: местные утонченные богемные обычаи казались им по меньшей мере любопытными своей странностью. Борзый к таким людям не относился. Он ненавидел этот район. Там было удобно продавать пакетики душицы под видом травки, свертки с пережаренными хлебными крошками вместо крэка: глупые белые детки из пригородов брали все. Но этим преимущества и заканчивались. Пестрота архитектуры этого района и населяющего его народа напоминала Уинстону подошву ботинка с налипшей всячиной.
Они со Спенсером ехали по Сент-Марк-плейс, пока Уинстон не нашел, что искал: уличного продавца черно-белых фотографий актеров, музыкантов и спортсменов.
– Эта почем? – спросил Уинстон, указывая на фото Майкла Джексона.
– Семь долларов.
– А есть, где он еще чернокожий, с носом и афро?
– Есть. Отдам за доллар.
– Принц?
– Пять долларов.
– Тодд Бриджес?
– Пятьдесят центов. Еще дам Гэри Коулмана. Бесплатно. Эм-Си Хаммера надо? Арсенио Холла?
Уинстон накупил снимков на двадцать долларов, в основном телезвезд и исполнителей ритм-н-блюза, гремевших в восьмидесятые и девяностые. Еще три доллара он отдал за Дензела Вашингтона. Потом купил ролик скотча и попросил Спенсера отвезти его в Нью-Джерси.
– А что в Нью-Джерси?
– Моя сестра.
– Я и не знал, что у тебя есть сестра.
– И есть, и нет…
Они ехали к кладбищу Эвергрин под «Величайшие хиты Америки», Уинстон безотчетно кивал и стучал пальцами в ритм припева «Лошади без имени».
Кладбище соседствовало с полем для гольфа. Бренду похоронили в северо-западном углу, недалеко от кованой ограды, и камень на ее могиле был выщерблен шальными попаданиями мячей. Борзый встал у камня на колени, чтобы куском коры счистить с него птичий помет. Вынул стопку фотографий, маркер и принялся подделывать автографы полузабытых героев сестриной юности. Иногда, чтобы усилить эффект, он подписывал карточки левой рукой.
Бренда,
Paz Mamacita! Feliz Navidad!
Los chicos de Menudo
Бренде,
моей главной поклоннице.
Спасибо.
С любовью,
Дензел Вашингтон.
Прилепив скотчем фотографии к камню, Борзый выкопал пальцем в могильном холмике небольшую лунку. Он скатал в трубочку стодолларовую купюру, опустил ее в отверстие и прикрыл землей.
– Одна для меня, одна для тебя, – сказал он, поцеловав надгробие.
Когда он поднялся, чтобы уйти, за оградой, на поле, появилась четверка черных гольфистов. Они громко переговаривались, отправляя мячи куда-то вдаль. Что это за ниггеры? – подумал Уинстон, когда еще четверо чернокожих поднялись на холм в поисках потерянных мячей. Перечитав надпись на камне, Уинстон поймал себя на необычной отрезвляющей мысли. Он хотел бы, чтобы Джорди вырос таким, как эти гольфисты: успешным, беззаботным, независимым жителем пригорода – именно таким черным, которых Уинстон терпеть не мог. Осторожно, словно снимая пластырь с незажившего волдыря, он снял с надгробия Бренды фото Дензела Вашингтона и порвал его в клочья.
