Между тем, как я ожидал Онигисия, Ромул, Промут и Роман, приехавшие из Италии в звании посланников, по делу о золотых фиалах, вместе с Рустикием, бывшим при Константии, и с Константиолом, жителем Пеонии, состоящей под властью Аттилы, начали говорить со мною и спрашивали меня, отпущены ли мы Аттилою, или должны еще оставаться здесь? Я отвечал, что для того и остаюсь в ограде, чтоб узнать это от Онигисия. И я с своей стороны спросил их, дал ли Аттила какой-нибудь снисходительный ответ по предмету их посольства? Они отвечали, что Аттила никак не переменяет своих мыслей, и что объявляет войну, если не будут к нему присланы чаши или Сильван.
Мы дивились безрассудной гордости варвара, и Ромул, человек, бывший при многих посольствах и приобретший великую опытность в делах, говорил, что великое счастье Аттилы, и происходящее от этого счастья могущество до того увлекают его, что он не терпит никаких представлений, как бы они ни были справедливы, если они не клонятся к его пользе. Никто из тех, которые когда-либо царствовали над Скифиею, говорил Ромул, или над другими странами, не произвел столько великих дел, как Аттила, и в такое короткое время. Его владычество простирается над островами, находящимися на океане, и не только всех скифов, но и римлян заставляет он платить себе дань. Не довольствуясь настоящим владением, он жаждет большего, хочет распространить свою державу и идти на персов. Когда кто-то из присутствующих спросил: по какой дороге Аттила может пройти в Персию?
Ромул сказал, что Мидия не очень далека от Скифии; что уннам небезызвестна ведущая к ней дорога, и что они давно в нее вторглись, в то время, когда у них свирепствовал голод, а римляне быв в войне с другими, не могли их остановить; что в Мидийскую область дошли Васих и Курсих, те самые, которые, впоследствии, приехали в Рим для заключения союза, мужи царского скифского рода и начальники многочисленного войска. По рассказам их они проехали степной край, переправились через какое-то озеро, которое Ромул полагал за Меотиду, и по прошествии пятнадцати дней, перешед какие-то горы, вступили в Мидию. Между тем, как они пробегали ту землю, и производили грабежи, напало на них многочисленное войско персов, которые множеством стрел (как тучею), покрыли небо над скифами. Устрашенные опасностью, скифы отступили и перешли опять горы, унося с собою немного добычи; ибо большая часть ее была у них отбита мидами. Боясь преследования неприятельского, скифы обратились к другой дороге, ехали ... дней по той, где пламя поднимается из скалы подводной, и воротились в свою страну. Таким образом узнали они, что Скифская земля недалеко отстоит от Мидийской».
«Итак, продолжал Ромул, если Аттила захочет идти войною на Мидию, то это не будет для него трудно; ему не долог путь, покорить и мидов, и парфов, и персов, и заставить их платить себе дань. Военная сила у него такая, что ни один народ не устоит против нее».
Когда мы молили Бога, чтоб Аттила пошел против персов и обратил на них орудие, то Константиол заметил: «Я боюсь, что Аттила, по легком покорении Персии, не воротится оттуда приятелем римлян, а владыкою их. Ныне он получает от них золото по званию (которое от них имеет), но если он покорит и мидов, и парфов, и персов, то он не будет более терпеть, чтоб римляне уклонились от его власти. Считая их своими рабами, он будет им давать самые тяжкие и нестерпимые повеления. Упомянутое Константиолом звание есть достоинство римского полководца, за которое Аттила согласился получать от царя положенное полководцам жалованье». Константиол продолжал: «Покорив мидов, парфов и персов, Аттила свергнет с себя имя и достоинство, которым римляне думали почтить его, и принудит их, вместо полководца, называть себя царем; ибо он сказал уже, во гневе своем, что полководцы царя его рабы, а его полководцы равны царствующим над римлянами, что настоящее его могущество распространится в скором времени еще более, и что это знаменует ему Бог, явивший меч Марсов, который у скифских царей почитается священным. Сей меч уважается ими, как посвященный Богу войны, и в древние времена он исчез, а теперь был случайно открыт быком»
[7].
Между тем, как каждый из нас хотел что-нибудь сказать о настоящих обстоятельствах, Онигисий вышел от Аттилы. Мы пошли к нему и желали узнать что-нибудь о предмете нашего ходатайства, Онигисий, поговорив наперед с некоторыми варварами, велел мне спросить у Максимина: кто из консульских мужей отправлен будет римлянами к Аттиле в качестве посланника? Я пошел в шатер, передал Максимину то, что мне было сказано, и вместе с ним рассуждал об ответе, который надлежало дать на вопрос Онигисия. Я возвратился к нему с объявлением, что римляне желают, чтоб он сам приехал к царю для переговоров о недоумениях; но что если желание их не исполнится, то царь назначит к Аттиле посланником, кого сам захочет. Онигисий велел мне тотчас призвать к нему Максимина. Тот пришел. Онигисий повел его к Аттиле. Немного спустя, Максимин вышел из дому Аттилы и говорил мне, что варвар требует, чтоб посланником к нему назначен был либо Ном, либо Анатолий, либо Сенатор; что кроме их, он никого другого не примет. На сделанное Максимином замечание, что не надлежало назначать в посольство этих мужей, и чрез то делать их царю подозрительными, Аттила сказал, что, если римляне не сделают того, что он хочет, то несогласия будут решены оружием. Когда мы возвратились в свой шатер, пришел к нам отец Орестов и объявил нам, что Аттила приглашает нас обоих на пиршество, которое будет около девяти часов дня. В назначенное время, пришли мы и посланники западных римлян и стали на пороге комнаты, против Аттилы. Виночерпцы, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к седалищам, на которые надлежало нам сесть и обедать.
Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади его было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пестрыми занавесами, для красы, подобными тем, какие в употреблении у римлян и эллинов для новобрачных. Первым рядом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым левая, на которой сидели мы; впереди нас сидел Верих, скиф знатного рода. Онигисий сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия, на скамье, сидело двое из сыновей Аттилы; старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза в землю.
