Таким образом настоящая сила Уннов заключалась не в их Калмыцкой будто бы бесчисленной орде, а в смутах и интригах западной Европы, которыми руководил Аэций, и которыми очень пользовался гениальный варвар Аттила. А знаменитое прославленное великое нашествие Уннов было, в сущности, походом одних европейских народностей против других, восточных против западных. Сами же историки того времени единогласно свидетельствуют, что Аттила не начинал войны без надобности, для одного грабежа и добычи, как бы подобало степному кочевнику и как обыкновенно разрисовывает его походы ученая история. Он только не пропускал случая, дабы пользоваться слабостью обеих империй, и всегда знал вперед, когда и как начать свое дело, да и то по большей части ограничивался одними угрозами.
Его политика, которая собрала под его знамена столько народов западной Европы, не говоря о востоке, была очень проста. Кто прибегал под его защиту и становился ему другом, того он умел защитить во всех случаях. Но его власть была снисходительна и благосклонна и никогда не вмешивалась в домашние дела покоренных народов, которых князья оставались вполне самостоятельными владыками в своей земле и помощью Атиллы только больше укрепляли свое владычество. Зато, кто раз покорившись или сделавшись его другом, изменял ему, того он умел найти, куда бы ни скрылся, и умел наказать, конечно, по-варварски.
Послушаем очевидца, который сам ездил к страшным Уннам, сам видел Аттилу, обедывал у него и наблюдал и примечал, как живет этот могучий человек. Очевидец этот – Приск, секретарь византийского посольства к Аттиле в 448 г. К сожалению, из его сочинения, которое вероятно вполне познакомило бы нас с историею Уннов Аттилы, сохранились только отрывки. Но и в этих отрывках, в отношении бытовой стороны Уннов, мы находим многое, что заслуживает русской памяти по родству и сходству с нашими древними обычаями и нравами, и, во всяком случае, по той причине, что Унны, хотя бы они были и Калмыки, очень долго жили в дружбе со Славянами и верно многими из своих обычаев с ними поделились.
От Приска мы узнаем, что в 433 г. над Уннами царствовал Руа-Рог. Он решился вести войну с народами, поселившимися на Дунае и прибегавшими к союзу с Римлянами, т. е. решился воевать против своих же беглецов. Требуя этих беглецов, он отправил в Византию послом Ислу.
В этот год Руа умер и стал царствовать Аттила с братом Влидой. Новые посольства с обеих сторон съехались у города Марга на Дунае, на устье Моравы. «Съезд происходил вне города; Скифы сидели верхом на лошадях и хотели вести переговоры, не слезая с них. Византийские посланники, заботясь о своем достоинстве, имели с ними свидание также верхом. Они не считали приличным вести переговоры пешие с людьми, сидевшими на конях». По-видимому, тут ничего особенного нет. Унны не хотели въехать в чужой город и не хотели унижаться перед Римлянами-Греками, а потому и не слезли с коней. Византийцы поступили точно так же. Но заученная мысль о Калмычестве Уннов находит и здесь явный признак их Монгольского происхождения. Русский переводчик Приска, г. Дестунис, толкует по этому случаю, что здесь мимоходом задевается обычай Уннов вечно жить на коне, подробнее описанный Аммианом Марцеллином и т. д.
Послы утвердили договор, чтоб Уннам были выдаваемы бегущие из Скифии люди; чтоб пленные Римляне, без выкупа бежавшие к своим, были тоже возвращены или же платить за них по 8 золотых за каждого; чтоб Римляне не помогали никакому варварскому народу, с которым Унны вели войну; чтоб торжища между Римлянами и Уннами происходили на равных правах и без всякого опасения. Этот важный пункт характеристики Уннов их новый историк Амедей Тьерри совсем выпустил в своем сочинении, по той, вероятно, причине, что он не совсем согласуется с общею картиною Уннского варварства. Наконец, за сохранение договора Скифы требовали ежегодно дани по 750 литр золота. Прежде они получали по 350 литр.
Варварам были выданы искавшие убежища у Римлян Унны. В числе их были дети Мамы и Атакама, происходящие из царского рода. В наказание за их бегство Унны их распяли в крепости Карсе (ныне Гиршов в Добрудже).
По заключении мира с Римлянами полководцы Аттилы и Влиды обратились к покорению других народов Скифии и завели войну со соросгами, может быть, с Киевскою Россью, или Русью, которая за дальним расстоянием могла искать независимости или предавалась обычным смутам и междоусобиям.
Аттила постоянно обращался к Византии, все требуя переметчиков или требуя невысланной дани, и начинал войну беспощадную, когда его требования не исполнялись. За это самое в 442 г. он опустошил Иллирию и Фракию. В 447 г. он снова воюет по тому же поводу, опустошает не менее 70 городов и принуждает Византию к миру на следующих условиях: «Выдать переметчиков, выплатить дань за прежнее время 6000 литр золота, платить вновь ежегодно по 2100 литр; за бежавшего без выкупа пленника платить по 12 золотых или выдавать головою; не принимать к себе никакого варвара». Уплата такой дани была так тяжела для Византийцев, что, по словам Приска, даже богатые люди выставляли на продажу уборы жен и свои пожитки, весь город был обобран до конца. В числе выданных переметчиков опять было несколько человек из царского рода, перебежавших к Римлянам, не хотя служить Аттиле.
Требуя постоянно выдачи переметчиков, Аттила пользовался этим случаем и очень часто посылал к Римлянам послов. «Кому из своих любимцев хотел сделать добро, того и отправлял к Римлянам, придумывая к тому разные пустые причины и предлоги». Послов ведь по обычаю дарили, а угнетенные Римляне были щедры на подарки. Они теперь повиновались всякому его требованию, на всякое с его стороны понуждение смотрели как на приказ повелителя. Не с ним одним боялись они завести войну, но страшились и Парфян, и Вандалов, и многих азиатских и африканских соседей, уже воевавших или готовившихся воевать. Вот по каким причинам особенно сильным казался Аттила. «Уничиженные Римляне ласкали Аттилу, дабы иметь возможность приготовить отпор другим многочисленным врагам».
В 448 г. «в Византию опять прибыл посланник Аттилы». То был Эдикон, Скиф, отличавшийся великими военными подвигами. Аттила прислал к царю грамоты, в которых жаловался, что не выдают беглых; грозил войною, если их не выдадут, и если Римляне не перестанут обрабатывать завоеванную им землю, по правому берегу Дуная, от устья Савы до теперешнего Рущука. Притом требовал, чтобы торг в Иллирии происходил не по-прежнему на берегу Истра, но в городе Наисе (Нисса), который он определял границею Скифской и Римской земли, как город им разоренный. Требовал, чтоб послов к нему посылали людей знатных, консульского достоинства, и что если Римляне опасаются таких посылать, то он сам перейдет через Дунай, в Сардику, для их приема.
На этот раз Греки ухитрились войти в тайные сношения с послом Эдиконом и предложили, что осыпят его золотом, если он тайно изведет Аттилу. Эдикон согласился, и для этого дела с ним же было отправлено от императора посольство, в котором находился и Приск, хотя ни сам посол, ни Приск ничего не знали о заговоре.
Отсюда и начинается дневник Прискова посольства. Прибыв в Сардику (ныне София) послы пригласили к себе на обед сопутствовавших им варваров. «За обедом, во время питья, варвары превозносили Аттилу, а мы,– говорит Приск,– своего государя. При этом один со стороны греков заметил, что неприлично сравнивать божество с человеком; что Аттила – человек, а Феодосий – божество. Унны пришли в ярость от таких слов. Послы понемногу обратили речь к другим предметам и всячески старались их успокоить ласковым обхождением, а после обеда задобрили их подарками – шелковыми одеждами и драгоценными каменьями». Продолжая путь, послы доехали до Дуная, где их встретили перевозчики из варваров, приняли посольство на свои однодеревки и перевезли через реку. Перед тем эти однодеревки перевозили Уннов, собиравшихся в этом месте для назначенной Аттилою охоты.
