Вообще посланники заботливо рассуждали о великом могуществе Аттилы. «Военная сила у него такая, говорили они, что ни один народ не устоит против него; может случиться, что он завоюет и самый Рим. Он уже сказал, прибавил один, что полководцы Римлян его рабы, а его полководцы равны царям Рима; что настоящее его могущество распространится в скором времени еще больше; что это знаменует ему Бог, явивший меч Марсов, который у Скифских царей почитается священным. Этот меч уважается ими, как посвященный Богу войны; в древние времена он исчез, а теперь был случайно открыт быком» (Приск рассказывал об этом мече следующее. Какой-то пастух, заметив, что одна корова у него хромала от раны, стал отыскивать причину; он направился по ее кровавым следам и дошел до меча, торчавшего из земли. Меч был выкопан и тотчас отнесен к Аттиле. Ясно, что это сказочный меч-кладенец).
В тот же день послы и восточные, и западные были приглашены Аттилою на пиршество, которое назначалось в 9 часов дня (с восхождения солнца).
«В назначенное время,– говорит Приск,– пришли мы и посланники Западных Римлян и стали на пороге комнаты, против Аттилы. Виночерпцы, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к седалищам, на которых надлежало нам сесть и обедать. Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой средине сидел на ложе Аттила; позади его было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пестрыми занавесами, для красы, подобными тем, какие в употреблении у Римлян и Эллинов для новобрачных».
Ложе и постель Аттилы, по-видимому, представляли нечто вроде трона или царского места посреди скамей или лавок у стен комнаты. Это ложе и постель у новых изыскателей конечно идут в доказательство китайско-азиатского происхождения Гуннов, их монгольских нравов и обычаев. Изыскатели забыли, что у древних Греков, а потом и у Римлян был обычай возлежать за обедом на ложе, и с занавесами, как упоминает Приск.
«Первым местом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым – левая, на которой сидели мы. Впереди нас сидел Верих, Скиф знатного рода. Онигисий сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия на скамье сидели двое из сыновей Аттилы: старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза в землю.
Когда все расселись по порядку, виночерпец подошел к Аттиле, поднес ему чашу с вином. Аттила взял ее и приветствовал того, кто был первый в ряду. Тот, кому была оказана честь приветствия, вставал: ему не было позволено сесть прежде, чем Аттила возвратит виночерпцу чашу, выпив вино, или отведав его. Когда он садился, то присутствующие чтили его таким же образом: принимали чаши и, приветствовав, вкушали из них вино. При каждом из гостей находилось по одному виночерпцу, который должен был входить в очередь по выходе виночерпца Аттилы. По оказании такой же почести второму гостю и следующим за ним гостям Аттила приветствовал и нас наравне с другими, по порядку сидения на скамьях. После того, как всем была оказана честь такого приветствия, виночерпцы вышли. Подле стола Аттилы поставлены были столы на трех, четырех или более гостей, так, чтоб каждый мог брать из положенного на блюде кушанья, не выходя из ряда седалищ. С кушаньем первый вошел служитель Аттилы, неся блюдо, наполненное мясом. За ним прислуживающие другим гостям ставили на столы кушанье и хлеб. Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилою ничего более не было, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность. Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем была также простая, и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как водится у других Скифов.
После того, как наложенные на первых блюдах кушанья были съедены, мы все встали, и всякий из нас не прежде пришел к своей скамье, как выпив прежним порядком поднесенную ему полную чару вина и пожелав Аттиле здравия. Изъявив ему таким образом почтение, мы сели, а на каждый стол поставлено было второе блюдо, с другими кушаньями. Все брали с блюда, вставали по-прежнему, потом, выпив вино, садились.
С наступлением вечера зажжены были факелы. Два варвара, выступив против Аттилы, пели песни, в которых превозносили его победы и оказанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них: одни тешились, восхищались песнями и стихотворениями, другие воспламенялись, вспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слезы.
После песней, какой-то Скиф юродивый (шут-дурак), выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла и рассмешил всех.
За ним предстал собранию горбун Зеркон Маврусий... Видом своим, одеждою, голосом и смешенно-произносимыми словами, ибо он смешивал язык Латинский с Уннским и Готфским, он развеселил присутствующих и во всех них, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех. Аттила один оставался неизменным и непреклонным, и не обнаружил никакого расположения к смеху. Он только потягивал за щеку младшего из своих сыновей, Ирну, вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него нежными веселыми глазами (припомним Иорнандовы „глаза-дыры“). Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих и только ласкал одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знающий Латинский язык, попросил меня наперед никому не говорить того, что он мне сообщит, и сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы потихоньку вышли, не желая долее бражничать».
На другой день послы стали просить об отпуске. Онигисий сказал им, что и Аттила хочет их отпустить. Потом он держал совет с другими сановниками и сочинял письма, которые надлежало отправить в Византию. При Онигисии были писцы и между прочим один пленный из Мизии, Рустикий, которого по отличному образованию Аттила употреблял для писем.
«Между тем Рекан (Крека), супруга Аттилы, пригласила нас к обеду, продолжает Приск, у Адамия, управлявшая ее делами. Мы пришли к нему вместе с некоторыми знатными Скифами, удостоены были благосклонного и приветливого приема и угощены столом. Каждый из предстоявших, по Скифской учтивости, привстав, подавал нам полную чашу, потом обнимал и целовал выпившего и принимал от него чашу. После обеда мы пошли в свой шатер и легли спать.
На другой день Аттила опять пригласил нас на пир. Мы пришли к нему и пировали по-прежнему. На ложе подле Аттилы сидел уже не старший его сын, а Оиварсий, дядя его по отцу. Во время пиршества Аттила обращал к нам ласковые слова... Мы вышли из пиршества ночью».
По прошествии трех дней послы были отпущены с приличными дарами.
На возвратном пути они остановились в одном селении. Тут был пойман Скиф, пришедший из Римской земли в варварскую лазутчиком. Аттила велел посадить его на кол. «На другой день, когда мы,– говорит Приск,– ехали другими селениями, два человека, бывшие у Скифов в неволе, были приведены со связанными назади руками за то, что убили своих господ, владевших ими по праву войны. Обоих распяли, положив голову на два бруса, с перекладинами».
