Даже в самые благоприятные времена путешествие из Дели до Малабарского побережья было сопряжено с опасностями. Оттуда огромный отряд ибн-Баттуты должен был, погрузившись на корабли, отплыть в Китай. А времена правления Туг-лука были смутными. В нескольких днях пути от Нью-Дели четырехтысячная армия мятежников атаковала свиту ибн-Баттуты. Несмотря на численное превосходство, нападавшие были разбиты, очевидно, без особых потерь со стороны защищающихся. Вскоре уже другая группа мятежников захватила ибн-Баттуту, и бежать ему удалось только перед самой казнью.
Он воссоединился со своей свитой и отплыл из северо-западного индийского порта Камбей на четырех относительно маленьких индийских судах в юго-западный порт Каликут. (Каликут расположен на другой стороне субконтинента от Калькутты, которая спустя два века будет основана британцами.) Это была страна перца, и по мере продвижения на юг города становились все богаче. Когда почва стала более плодородной и щедрой, им все чаще встречались огромные китайские джонки, груженные горами черного перца, которым подданные Кублай-хана приправляли свои кушанья. За 50 лет до того Марко Поло сделал наблюдение о рынке пряностей Зейтуна: «Количество вывозимого отсюда перца так велико, что объемы, ввозимые в Александрию для нужд всего западного мира, ничтожны по сравнению с ним — возможно, они составляют не более одной сотой части».
Ибн-Баттута не задумывался о деталях морских технологий или об объеме торговли между Индией и Китаем (как, впрочем, и ни о чем другом, кроме законов ислама и житейских удовольствий). Однако он был поражен роскошными китайскими кораблями со множеством палуб, отдельными уборными, услужливыми слугами, спасательными шлюпками и, конечно, дверью в каюту, «которую пассажир может запереть, если везет с собой своих наложниц и рабынь».
К досаде ибн-Баттуты китайские власти уже забронировали все лучшие каюты на огромных кораблях, оставив ему небольшую каморку без персональной ванной. На такое он просто не мог согласиться, поэтому взял большую каюту на меньшем по размеру индийском судне. Во время пятничной молитвы флот больших джонок и маленьких индийских кораблей вышел в море, чтобы переждать внезапный шторм. Джонки перевернулись и затонули, тогда как маленький корабль, на котором должен был быть и он, вместе с его слугами, багажом и наложницами (одна из которых носила его ребенка), отплыл на юг без него и позже был захвачен в Суматре «язычниками» (индусами).
Ибн-Баттута в конце концов добрался до Китая на еще более скромном судне и в существенно сокращенной компании. По пути, на западе Малайского полуострова, он гостил у местного царя и стал свидетелем странного зрелища. Один из подданных правителя, желая продемонстрировать свою верность, приставил к собственному горлу нож:
Затем он произнес долгую речь, ни слова из которой я не понял. После чего он крепко сжал нож, и такой была его острота и сила руки, что голова отделилась от тела и упала на землю… Царь сказал мне: «Есть ли у вас такие, кто способен на подобное?» Я ответил, что никогда не видел ничего подобного. Он улыбнулся и сказал: «Наши слуги делают это из любви к нам».
Вскоре после этого ибн-Баттута провел несколько месяцев на севере Суматры, в городе Самудера, ожидая смены муссонов, которые пригонят его суда на север, в Китай. В то время это место первым в Юго-Восточной Азии перешло под власть ислама, привезенного торговцами-мусульманами из Индии. Шел 1345 год, и ибн-Баттута не мог знать, что стал свидетелем авангарда религиозного обращения, которое породит самый многочисленный ныне мусульманский народ — жителей Индонезии.
Путевые заметки ибн-Баттуты становятся все более краткими, как только он прибывает в Китай. Он рассказывает о частых поездках, предположительно на тысячи миль, которые он преодолел по дорогам и каналам между Пекином и Кантоном за несколько месяцев — невероятно короткий срок. Увиденное ему не понравилось. Не первый раз в своих «Путешествиях» он берет тон угрюмого западного туриста, который общается только со своими земляками, ест странную еду, спит в низкосортных гостиницах и постоянно опасается обмана со стороны туземцев:
Я был весьма опечален, размышляя о том, как язычество властвует над этой страной. Куда бы я ни шел из моего жилища, я видел многие греховные вещи. Это так меня угнетало, что я чаще всего оставался дома и выходил только при необходимости.
Не был ибн-Баттута доволен и знаменитым китайским новшеством — бумажными деньгами. Как типичный американец за границей, недоумевающий по поводу иностранных «смешных бумажек», он жаловался: «Когда кто-нибудь идет на рынок с динаром и дирхемом в руке, никто не продаст ему ничего, пока он не обменяет их на эти бумаги».
(Поло, напротив, наслаждался религиозными и культурными особенностями Китая: «Эта страна восхитительна. Народ поклоняется идолам».)
Не все, что ибн-Баттута видел в Китае, ему не понравилось. Он, как Марко Поло, восхищался размерами Зейтуна, который тогда состоял из шести отдельных районов: один для простых китайцев, один для городской стражи, один для евреев и христиан, один для моряков и рыбаков, один для правительства и, конечно, один для мусульман. Эту метрополию, вероятно самую большую в мире на то время, можно было обойти за три дня. Он также не мог не отметить безопасность путешествий по Китаю, невообразимую роскошь для того, кто привык к опасностям дорог Азии и Среднего Востока. Самая хвалебная его запись посвящена, вполне естественно, портовому городу Фучжу, где он встретил знакомого марокканца, приехавшего из места неподалеку от его родного Танжера и преподнесшего ибн-Баттуте много чудесных даров, среди которых два белых раба и две местные рабыни.
Во многих отношениях венецианец Поло и марокканец ибн-Баттута представляют собой противоположные образы средневековых путешественников: Поло был христианином, очень интересовавшимся людьми, обычаями и местами, и почти полностью зависел от доброй воли монгольских ханов Китая и Средней Азии. Напротив, ибн-Баттута был мусульманином, подчеркнуто равнодушным к неисламскому миру и добившимся высочайших вершин богатства, славы и влияния при мусульманском дворе в Дели.
Поло рьяно искали контактов с нехристианами в Азии, хотя бы ради выживания и ведения торговли. Восхищение и открытость ко внешним влияниям сквозит у Поло в каждой строчке мемуаров. Того же нельзя сказать об ибн-Баттуте, чье безразличие по отношению к немусульманам и их жизни примечательно. Объединяет эти два свидетельства то, что они посвящены Востоку и записаны профессиональными писателями.
Именно недостаток интереса ибн-Баттуты к людям вне мира ислама — Дар-аль-Ислам — свидетельствует в пользу мусульманского господства в средневековой торговли в Азии. В XIV веке ибн-Баттута смог проехать 74 000 мили по Марокко, Восточной Африке, Индии, Центральной Азии, Юго-Восточной Азии и Китаю и оставаться внутри мусульманских культурных рамок, не нуждаясь в общении с находящимися вне их ни ради выживания, ни ради путешествий, ни даже ради заработка.
Мусульманские импортеры пряностей в Каире и Танжере подчинялись единому религиозному, этическому и — что самое важное — торговому коду (и в равной степени нуждались в услугах кади), как и поставщики в Камбее или Малакке. Мусульманский правитель в Африке, Аравии, Индии или Юго-Восточной Азии придерживается одних и тех же основных правил налогообложения и таможенных пошлин. Обычно с единоверцев взимался налог в 2,5%, в 5% — с подзащитных дхимми (христиан и евреев), а в 10% — с неверных: индусов и местных анимистов.
