У зулусов есть история о матери с двумя детьми, проглоченных слоном. Когда женщина оказалась в желудке животного, «она увидела огромные леса и большие реки и возвышенности; с одной стороны возвышались скалы; еще было много людей, построивших там свою деревню; и много собак, и много скота; и все это было внутри слона».
[120]
Ирландский герой Финн Маккул был проглочен чудовищем неопределенной формы, известным в кельтском мире как peist. Маленькую девочку Красную Шапочку проглотил волк. Любимого героя полинезийцев, Мауи, проглотила его прапрабабушка Хайн-нуи-те-по. И весь греческий пантеон, кроме Зевса, был проглочен их отцом Хроносом.
Греческий герой Геракл, остановившийся в Трое на пути домой с поясом царицы амазонок, узнает, что город измучило чудовище, посланное морским богом Посейдоном. Зверь выходил на берег и пожирал людей. В качестве искупительной жертвы царь велел приковать к скалам свою дочь, прекрасную Гесиону, и отважный герой согласился спасти ее за вознаграждение. В положенный час чудовище всплыло на поверхность моря и разверзло свою огромную пасть. Геракл бросился в его глотку, прорубил себе путь через его брюхо и вышел на свет из мертвой твари, целый и невредимый.
Ил. 18. Сатурн, пожирающий своих детей (деталь картины, холст, масло). Испания, 1819 г.
Этот распространенный сюжет подчеркивает, что переход порога – это разновидность самоуничтожения. Сходство с темой Симплегад очевидно. Но здесь, вместо того чтобы выходить наружу, за рамки видимого мира, герой, дабы родиться заново, отправляется вовнутрь. Это исчезновение соответствует вхождению верующего в храм – там он вспоминает, кто он и что он, а именно: прах и пыль – если, конечно, он не бессмертен. Внутренность храма, чрево кита и божественная земля за пределами мира – это одно и то же. Поэтому пути к храмам и входы в храмы защищены огромными фантастическими фигурами и горгульями, расположенными по обе стороны: драконами, львами, воинами с обнаженными мечами, которые борются с демонами, злобными карликами и крылатыми быками. Это – стражи порога, призванные отгонять всякого, кто не готов встретиться с высшим безмолвием внутри. Они предупреждают об опасности, подобно той, что исходит от людоеда в мифах, который охраняет границы привычного мира, и символизируют зубы кита. Они являются символом того, что истинно верующий преображается, как только входит в храм. Все мирское в нем остается снаружи; он сбрасывает его, как змея кожу. Находясь внутри, он символически умирает по отношению ко времени и возвращается в Лоно Мира, к Центру Мироздания, в Рай Земной. Любой может физически пройти мимо стражей храма, но это не умаляет их значения; ибо если самозванец не способен прикоснуться к святая святых, значит по сути он так и остался снаружи. Всякий, кто не способен понять бога, видит в нем дьявола, и потому не допускается к нему. Таким образом, аллегорически вхождение в храм и прыжок героя в пасть кита являются тождественными событиями, одинаково обозначающими на языке образов «центростремительное» действо, обновляющее жизнь.
Ил. 19. Стражи у входа, вооруженные молниями (раскрашенное дерево). Япония, 1203 г. н. э.
«Ни одно существо, – пишет Ананда Кумарасвами, – не может достичь высшего уровня Бытия, не прекратив своего существования».
[121] Действительно, физическое тело героя на самом деле может быть умерщвлено, расчленено и разбросано по земле или над морем – как в египетском мифе о спасителе Осирисе: он был помещен в саркофаг и брошен в Нил своим братом Сетом,
[122] а когда он ожил, брат убил его снова, разорвал тело на четырнадцать частей и разбросал их по всей земле. Воинственные близнецы-герои навахо должны были пройти не только сталкивающиеся скалы, но и камыш, что режет путника на куски, и зыбучие пески, что засасывают его. Герой, чья привязанность к Эго уже уничтожена, переступает границы мира и возвращается вновь, попадает в чрево дракона и выходит из него так же легко, как царь переступает порог покоев дворца. И в этом заключается его способность нести спасение; так как его переход и возвращение демонстрируют нам, что за всеми противоречиями феноменального мира остается Несотворенное и Нетленное, и нам нечего бояться.
И так происходит во всем мире – люди, кто исполнял обряды убиения дракона, которые символизировали возрождение жизни на земле, совершали над своими телами великий символический акт – разбрасывание своей плоти, подобно телу Осириса, ради обновления мира. Во Фригии, например, в честь умерщвленного и воскресшего спасителя Аттиса 22 марта срубали сосну и приносили ее в храм Великой матери, Кибелы, где ее, подобно телу умершего, украшали, обматывая лентами и венками из фиалок. К середине ствола привязывали изображение юноши. На следующий день происходило церемониальное прощание с ним под звуки труб. Двадцать четвертое марта было известно как День Крови – верховный жрец пускал кровь из своих рук, которую приносил в жертву; жрецы низшего ранга кружились в ритуальном танце под звуки барабанов, горнов, флейт и цимбал до тех пор, пока не впадали в экстаз, они кололи ножами свои тела, орошая кровью алтарь и священное дерево; а новообращенные, подражая богу, смерть и воскрешение которого они праздновали, кастрировали себя и падали без чувств.
[123]
Аттис совершал именно то жертвоприношение, от которого уклонился царь Минос, присвоив Посейдонова быка. Как доказал Фрэзер, ритуальное цареубийство являлось распространенной традицией в древнем мире. «В Южной Индии, – пишет он, – жизнь и правление царя заканчивались с полным оборотом планеты Юпитер вокруг Солнца. В Греции судьба царя висела на волоске по прошествии каждых восьми лет… Не будучи чрезмерно опрометчивыми, мы можем предположить, что дань из семи юношей и семи девушек, которых афиняне должны были каждые восемь лет присылать Миносу, имеет некоторое отношение к пролонгации царской власти на следующий восьмилетний цикл».
[124] Принесение в жертву быка, которое требовалось от царя
Миноса, подразумевало, что в соответствии с традиционной схемой он принесет в жертву себя по завершении восьми лет своего правления. Но вместо себя он, по-видимому, предложил замену – афинских юношей и девушек. Наверное, именно так божественный Минос превратился в монстра Минотавра, в царя, что уничтожает сам себя, в алчного тирана, а священное государство, в котором каждому определено его место, превратилось в торговую империю, где каждый сам за себя. Практика таких замен приобрела общий характер во всем античном мире ближе к концу существования великих ранних культовых государств, в период III–II тысячелетий до н. э.
