Однажды в тихий полдень Рамакришна увидел прекрасную женщину, которая вышла из Ганга и шла к роще, где он медитировал. Он понял, что она должна вот-вот родить. Через мгновение ребенок появился на свет, и женщина начала нежно качать его. Но вскоре облик ее стал ужасен, она схватила младенца своими, теперь страшными, челюстями и разорвала его на куски. Проглотив его, она снова вошла в Ганг и исчезла.
[159]
Лишь гений, способный к высочайшему пониманию, может вынести всю полноту откровения возвышенности этой богини. Для более ограниченных людей она приглушает свой блеск и являет себя в образах, которые неразвитые личности в состоянии воспринять. Увидеть ее в полном блеске было бы невыносимо для любого духовно неподготовленного человека: свидетельством чему служит несчастный случай с Актеоном, сильным и молодым мужчиной. Он не был святым, а был охотником, не готовым к откровению образа, который следует созерцать без обычных человеческих (то есть инфантильных) оттенков и подтекстов желания, удивления и страха.
Ил. 25. Кали пожирает свою жертву (деревянная скульптура). Непал, XVIII–XIX вв. н. э.
Женщина, на образном языке мифологии, представляет все, что может быть познано. Герой – это тот, кто приходит, дабы познать. Он проходит путь инициации длиною в жизнь, и по мере этого образ богини преображается для него: она никогда не может быть величественнее, чем он сам, хотя всегда может обещать большее, чем он способен на данный момент постичь. Она манит, она направляет, она наставляет его разорвать свои путы. И, если он в состоянии соответствовать ее сущности, то и он, и она, познающий и познаваемая, будут свободны от всех ограничений. Женщина является проводником к возвышенному кульминационному моменту высшего акта познания всех чувств. Низменный взор низводит ее до низшего состояния; злой невежественный взгляд превращает ее в нечто банальное и безобразное. Но взор осмысленный возвращает ей ее истинное величие. Герой, который может принять ее такой, как она есть, без излишнего смятения, но с той сердечностью и твердостью, которых она требует, способен стать царем, воплощенным богом мира, сотворенного ею.
Так, например, есть рассказ об ирландском царе Эохаиде и его пяти сыновьях: о том, как они однажды отправились на охоту и сыновья заблудились. Изнывая от жажды, они один за другим отправились на поиски воды. Фергюс отправился первым:
и он пришел к колодцу, который охраняла старуха. И вот каков был ее вид: от головы до ступней вся она была были чернее угля; седые патлы, что пробивались сквозь кожу головы, были как хвост дикой лошади; а серпами своих позеленевших от времени клыков, что торчали у нее изо рта и загибались назад, касаясь ушей, она могла бы срубить зеленую ветку дуба в полном соку; почерневшие и помутневшие глаза ее слезились; нос кривой, с широкими ноздрями; морщинистый, весь в пятнах, отвратительный живот; кривые, распухшие голени с массивными лодыжками, ступни широкие, угловатые колени и синюшные ногти. Старая карга была омерзительна. «Так-так…» – произнес юноша. «Именно так», – ответила она. «Значит, ты сторожишь этот колодец?» – спросил он, и она ответила: «Да». «Ты не позволишь мне набрать немного воды?» – «Позволю, – согласилась она, – только если ты поцелуешь меня». – «Ну уж нет», – сказал он. «Тогда воды не получишь». – «Клянусь, – продолжал он, – что скорее умру от жажды, чем поцелую тебя!» После чего юноша отправился туда, где остались его братья, и поведал им, что не добыл воды.
Точно так же отправлялись на поиски воды Олиол, Бриан и Фиахра и так же приходили к тому же колодцу. Каждый из них просил у старухи воды, но отказывался целовать ее.
И наконец, когда пришла очередь Ниала отправиться за водой, он также пришел к тому самому колодцу. «Женщина, позволь мне набрать воды!» – попросил он. «Я дам тебе воды, – сказала она, – только поцелуй меня». Он ответил: «Я не только поцелую, а даже и обниму тебя!» После чего он наклонился, обнял ее и поцеловал. Когда он сделал это и посмотрел на нее, то увидел девушку, грациознее которой не было во всем мире, с лицом, прекраснее которого не было во вселенной: каждой своей частичкой, от головы до пят, она была как только что выпавший снег, лежащий на обочинах дороги; у нее были округлые и царственные плечи, длинные, тонкие пальцы и прямые ноги, радующие глаз; ее гладкие, мягкие белые ступни отделяли от земли бледно-бронзовые сандалии; на ней была просторная накидка из чистейшей шерсти малинового цвета, а в платье – брошь из белого серебра; зубы ее сверкали жемчугом, у нее были царственные глаза и алый, как ягоды рябины, рот. «Эта женщина само очарование», – сказал юноша. «Воистину так». – «Но кто же ты?» – продолжал он. «Я Королевская Власть», – ответила она и произнесла следующее:
«Король Тары! Я Королевская Власть… Теперь иди к своим братьям, – продолжала она, – и возьми с собой воду; кроме того, отныне и вовеки веков королевство и верховная власть будут принадлежать тебе и твоим детям. И так же как вначале ты увидел меня уродливой, безобразной и отвратительной, а в конце прекрасной, – такова и королевская власть: ибо без сражений, без жестоких столкновений ее нельзя завоевать; но в конце концов тот, кто несмотря ни на что стал царем, будет благородным и справедливым».
[160]
Такова королевская власть. Такова сама жизнь. Богиня, страж бездонного колодца – найдет ли ее Фергюс, или Актеон, или принц Острова Одиночества – требует, чтобы герой был наделен тем, что трубадуры и менестрели называют «милостью сердечной». Ни животное желание Актеона, ни утонченное отвращение Фергюса не могут постичь ее сущность, оценить ее способна лишь доброта: в романтической изысканной поэзии Японии X–XII столетий это называлось aware («милостивое участие»)…
В милостивом сердце Любовь находит пристанище,
Как птицы под сенью зеленой дубрав.
Прежде милостивого сердца природа
Не знала Любви, как и милостивого сердца – прежде Любви.
Ибо с появлением солнца тут же
И свет разливается; не могло быть
Прежде солнца рождения света.
Так и Любовь проявляется в милосердии
Самости; пусть даже
В жаре чрезмерном срединного пламени.
[161] Встреча с богиней (которая живет в каждой женщине) становится последним испытанием для героя и призвана проверить, достоин ли он любви (милосердие: amor fati), которая есть сама жизнь, устремленная в вечность.
