Итак, если нам предстоит осмыслить все традиционные мифологические образы, которые до нас дошли, мы должны понять, что они представляют собой не только симптомы бессознательного (как, безусловно, все человеческие мысли и действия), но также являются целенаправленным выражением вполне определенных духовных принципов, которые остались неизменными на всем протяжении человеческой истории, подобно тому, как неизменными остались и физический облик человека, и строение, и функционирование его психики. Короче говоря, общая для всех мифов мысль заключается в том, что все доступные нашему чувственному восприятию структуры мира – все вещи и существа в нем – результат воздействия некой вездесущей силы, которая их породила, которая их питает, и поддерживает, и наполняет, пока они пребывают в материальном мире, и в которую они должны вернуться, чтобы раствориться в ней. Эта сила известна науке как энергия, меланезийцы называют ее мана, индейцы племени сиу – ваконда, у индусов она носит имя шакти, а у христиан как могущество Господне (благодать. – Примеч. пер.). Ее проявление в психике психоаналитиками определяется как либидо.
[358] А в космосе она проявляется как структура и всеобщий поток самого универсума.
Постижение источника этого неопределенного, но при этом вездесущего субстрата бытия искажается нашими органами восприятия. Формы чувственного восприятия и категории человеческого разума,
[359] будучи сами проявлением этой силы,
[360] помещают наш разум в такие жесткие рамки, что обычный способ мышления и восприятия не позволяет не только видеть, но даже вообразить ее многокрасочность, быстротечность, бесконечное разнообразие и невероятное богатство. Функция ритуала и мифа заключается в том, чтобы сделать возможным, а затем и все более простым столь резкий переход из одного мира в другой – посредством аналогии. Формы и понятия, доступные разуму и чувствам, представлены и упорядочены в мифах и ритуалах таким образом, чтобы намеками подготовить к восприятию истины или же открытое пространство нового мира. Далее, когда условия для медитации заданы, человек остается в одиночестве. Миф – это предпоследний шаг, последний же есть откровение – пустота или бытие по ту сторону категорий
[361] – небытие, в которое разум должен сам погрузиться и в нем раствориться. Следовательно, и Бог и боги представляют собой лишь средства, сами принадлежащие миру форм и имен, но они красноречиво свидетельствуют о существовании высшего мира и в конце концов приводят к нему. Это символы, которые должны привести ум в движение, пробудить его и провести дальше, в мир, в котором им самим уже нет места.
Признание, что личность любого божества, которому поклоняются, вторична, свойственно многим мировым традициям. Но в христианстве, в исламе, в иудаизме личность божества представляется в учении как финальная – и поэтому представителям общин достаточно трудно осознать, каким образом можно выйти за пределы собственного восприятия антропоморфного представления о божественном. В результате, с одной стороны, представления об этих символах божества стали запутанными, с другой стороны, это привело к беспрецедентному в истории мировых религий фанатизму. Более подробное обсуждение этого феномена представлено в работе Зигмунда Фрейда «Моисей и монотеизм».
[362]
Небеса и ад, золотой век и Олимп, – эти и все другие сферы пребывания божественного интерпретируются в психоанализе в качестве символов бессознательного. Таким образом, в качестве ключа к современным системам психологической интерпретации можно рассматривать следующее тождество: метафизическая реальность = бессознательное. И для того, чтобы иначе открыть эту дверь таким ключом, необходимо прочесть это тождество в обратном порядке: бессознательное = метафизическая реальность. Иисус возглашал: «Ибо вот, смотрите, Царствие Божие внутри вас».
[363] Безусловно, в утрате сверхсознания и впадении в состояние бессознательности и заключен смысл библейского грехопадения. Сужение сознания, из-за которого мы видим универсальную силу лишь в форме ее феноменологического проявления, низвергает сверхсознание в область бессознательного, но именно в это мгновение, именно так происходит сотворение мира. Спастись и искупить свои грехи – значит вернуться к сверхсознанию и растворить в нем окружающий мир. Вот великая тема и формула космогонического цикла, где мифический образ мира проявляет себя и затем вновь уходит из поля нашего восприятия. Точно так же рождение, жизнь и смерть индивида можно рассматривать как погружение в бессознательное и возвращение из него. Герой – это человек, который еще при жизни знает и воплощает в себе зов сверхсознания, который никем в сотворенном мире более не осознается. Приключение героя описывает тот момент в его жизни, когда он достигает просветления – кульминационный момент, когда он, еще будучи жив, обнаруживает и открывает дорогу к свету – по ту сторону темных стен нашего бренного существования.
Таким образом, космические символы предстают перед нами в форме сложного для восприятия и осмысления возвышенного парадокса. Царство Божие «внутри вас», но оно также и вовне, но Бог есть лишь удобный способ пробудить спящую принцессу – нашу душу. Жизнь – это ее сон, смерть – это ее пробуждение. Герой, который сам пробуждает свою душу, сам себя растворяет в небытии. Бог, пробуждающий душу к жизни, – это его собственная смерть.
Пожалуй, наиболее выразительный из всех возможных символов этой тайны – это распятие бога, принесение бога в жертву «себе самому».
[364] Если прочесть это утверждение только в одном направлении, то смысл этого символа состоит в переходе феноменального героя в область сверхсознания: тело, наделенное пятью чувствами – как принц Пяти Оружий, пятикратно плененный великаном – пятикратно отмечено (пригвожденные руки и ноги, голова, увенчанная терновым венцом
[365]) и распято на кресте познания жизни и смерти. Но при этом Бог добровольно нисходит в мир людей и переносит физические страдания. Бог проживает человеческую жизнь, и человек освобождает Бога в себе самом, в средоточии распятия «единства противоположностей»,
[366] на пороге двери, распахнутой в мир света, через которую Бог низошел, а Человек вознесся ввысь – каждый питая собою другого.
[367]
