— Очень полезно, — объяснил он. — Ананас расщепляет жир, а мне еще на банкет к шефу.
— Банкет сегодня? — мнительно спросил Свирельников.
— Да. Но ты не жалей! Нажрутся мяса и водки. Ничего хорошего.
— Трупоносцы!
— Вот именно!
— А почему меня все-таки не пригласили? — стараясь скрыть обиду, полюбопытствовал Михаил Дмитриевич.
— Честно?
— Честно.
— Сначала в списке ты был. Это точно. Я же сам план рассадки гостей готовил. Ну и работка! Теперь понимаю, почему раньше бояре из-за того, кому где сидеть, дрались. Большой смысл! Сел человек на свой стул согласно табличке, и всем сразу без всяких объяснений понятно: кто таков. Твое место было за пятнадцатым столом.
— А сколько всего столов?
— Шестнадцать.
— Ясно, — скуксился Свирельников.
— А что ж ты хочешь? Ты у нас пока человек новый.
— А почему вычеркнули?
— Наверное, шеф узнал про «Химстроймонтажбанк». Дело-то опять открыли!
— Да я заплачу пять штук, мне дело об убиении царевича Димитрия в Угличе снова откроют! — рассердился Михаил Дмитриевич.
— Хорошая шутка. Надо запомнить! — засмеялся Жолтиков, обнажив художественные зубные протезы.
— Нет, ты действительно думаешь, меня из-за Горчака не пригласили?
— Наверное, во избежание лишних ассоциаций. Шеф ведь тоже там кредит брал и тоже не вернул…
— А почему же он тогда мне «Фили» отдает?
— Потому что доверяет. Ты, кстати, сколько принес?
— Как договаривались, — ответил Свирельников и под столом ногой подвинул чемоданчик помощнику префекта.
— К тому, о чем договаривались, добавь еще половину.
— За что?
— За доверие. Горчаков. Раз! Какая-то статья нехорошая про тебя в «Колоколе» завтра выходит. Два!
— Не выходит!
— Замечательно, но это дела не меняет.
— Мне надо подготовиться…
— Готовься. Кто тебе мешает?
В это время принесли суши с лососем и ананасный сок.
— Ты что шефу подарил? — спросил Болеслав, жуя.
— Кинжал. Старинный, кажется аварский… — с трудом ответил Свирельников, расстроенный новыми расходами.
— А твой Веселкин подарил рисунок Сомова. Эротический. Знает, чертяка, что шеф галерею к дому пристроил.
— Почему мой?
— Ну не мой же! Вы вроде друзьями были? Как ты, кстати, с ним договорился? Все очень удивились, когда он с дистанции сошел.
— С бывшими друзьями и с бывшими женами труднее всего договариваться! Но у меня получилось! — усмехнувшись, сообщил Свирельников.
— С женщинами вообще трудно, — со значением вздохнул Жолтиков.
— Слушай, Болеслав, — взмолился директор «Сантехуюта», — поговори с шефом! Пятьдесят процентов тяжело. Двадцать! А?
— Михаил Дмитриевич, запомни: если покупают Клондайк, не торгуются! Не жадничай. Когда я похудел, знаешь, сколько костюмов пришлось выбросить? Чокнуться можно. Но есть потери, которые вознаграждаются. Понял?
Сказав это, он залпом допил сок, подхватил чемоданчик и, покачивая им, направился к выходу игривой походкой.
— Пидарас! — пробормотал Свирельников. Он мстительно вообразил, как через Алипанова выйдет на рубоповцев, напишет заявление о вымогательстве, передаст этому извращенцу меченые доллары и прямо здесь, в «Сушке», Жолтикова повяжут. Как он будет вопить, что это провокация и деньги ему подбросили. А потом во всех газетах: «Бывший депутат арестован при получении взятки». Затем Болик, конечно, сдаст шефа. Эта сволочь будет галереи строить, а ты, как сявка, теперь ищи деньги! И хотя Михаил Дмитриевич прекрасно сознавал, что никогда ничего такого не сделает, от воображаемой картины ему полегчало. Он вынул телефон и набрал номер Алипанова.
— Аллёу!
— Это я.
— Ну и что там с «жигулями»?
— Я же говорил: «жигуль» исчез, зато теперь какая-то «девятка» привязалась!
— Во как! Ну и какого цвета «девятка»?
— Темно-синего.
— А номер? Записал?
— А-281-ММ.
— Молодец! Я бы с тобой в разведку пошел. Что еще заметил?
— Водитель, по-моему, похож на Эльвириного мужа…
— Ну наблюдательный же ты парень! Докладываю. Майор Белый застрелился в девяносто шестом году…
— Из-за чего? — похолодел Свирельников.
— Вообще-то он страдал депрессиями после Афгана. Но застрелился из-за жены. Застал ее…
— С кем?
— С соседом.
— С каким еще соседом?
— По лестничной площадке. А чего ты так огорчился? Радуйся, что не из-за тебя.
— Ты меня не понял.
— Все я понял. Ты, Михаил Дмитриевич, конечно, выдающийся мужчина, но если женщина изменяет мужу, то, поверь, не только с тобой. Проходной двор он и есть проходной… Я внятен?
— А что же это тогда за «девятка»?
— А это очень даже хорошая «девятка». «Контрнаблюдение» называется.
— Так это твой человек?
— Мой. Он за тобой немного поездит. Ладно? Ты сейчас где?
— На Маяковке.
— Какие планы?
— Хочу заехать к жене — о дочери поговорить.
— А что такое?
— Из института отчислили…
— Худо. Знаешь, что я тебя попрошу? Когда будешь с Тоней разговаривать, понаблюдай. Может, что-то тебе в ней странным покажется…
— Ты думаешь? Нет, исключено!
— Исключать нельзя ничего. Ты же сказал, что вы еще не развелись и фирма на нее оформлена.
— Она в этом ничего не понимает.
— Но ты все-таки понаблюдай!
— Хорошо, понаблюдаю. Слушай, я тебя еще хотел спросить…
— Про Эльвиру?
— Ну ты догадливый.
— Это не я догадливый, это мы, мужики, все одинаковые.
— Узнал про нее что-нибудь?
— Узнал.
— Ну и что с ней?
— Ушла в монастырь.
— Хорош издеваться! Я же серьезно.
— И я серьезно. Где-то под Серпуховом есть женский монастырь. Там она. Уже давно…
31
Тоня открыла дверь и несколько мгновений смотрела на Свирельникова как на случайного мужчину, позвонившего не в ту квартиру. Волосы она остригла и покрасила в золотистый цвет. Лицо светилось косметической свежестью, глаза лучились. Она вдруг напомнила Михаилу Дмитриевичу прежнюю юную студентку филфака, которой он страстно добивался когда-то, мучаясь надеждами и погибая от разочарований.
