— Надо бежать! Хозяин может обидеться! — вздохнул друг детства. — Утром увидимся! — И он погромыхал сапогами по серой дороге.
40
Они сели в машину и вернулись к повороту, а потом медленно поехали задами деревни, и Михаил Дмитриевич все высматривал в темноте магазин, рядом с которым стоял Витькин дом, но так ничего и не высмотрел. Потом он догадался и велел Леше подрулить к самому большому строению, громадно черневшему на фоне ночного неба. В избушке, притулившейся рядом и казавшейся в детстве чуть ли не хоромами, теплился свет: их ждали.
— Я в машине посплю. Мало ли что… — предложил Леша.
Свирельников достал из багажника сумку с вещами, Светка долго не могла найти свой рюкзачок с косметикой, наконец отыскала, и они, толкнув незапертую калитку, вошли в палисадник, заполненный таинственными ночными двойниками растений, поднялись на скрипучее крыльцо, но не успели постучать — дверь распахнулась. На пороге, в халате и оренбургском платке, наброшенном на плечи, стояла Анна, сильно располневшая и постаревшая. В руках она держала трубку детских «воки-токи», по которой, видимо, и получила от мужа сообщение о поздних гостях.
— Ну, здравствуй! — сказала она чуть насмешливо. — Почти такой же… Проходите! — И холодно кивнула Светке.
— Здравствуй, Аня! Ты уж извини… Так получилось…
— А-а… — Женщина махнула рукой. — Как Витька в эту Яму попал — у нас теперь день с ночью перемешался!
— Ну а вообще-то как жизнь?
— Жизнь как жизнь. Ложитесь, завтра поговорим!
Она ввела их в прохладную, пахнущую старым деревом и сеном избу. Пол был с наклоном. На печи, которую явно давно уже никто не топил, прямо в поде стояла древняя микроволновка. Анна отдернула занавеску — за ней оказалась спаленка, едва вместившая полуторную никелированную кровать и больничную тумбочку. На стене висел выцветший ворсистый ковер с водопойными оленями, простодушно не замечающими подкрадывающегося волка.
— Витька-то не очень пьяный? — спросила она, поправляя на подушках наволочки, надетые, видимо, второпях.
— Нет. Мы по чуть-чуть…
— Нельзя ему пить. Выгонит его Семен Борисович.
— Там все нормально. Партизан ловят…
— Ну, это еще ничего… Вас-то как звать? — Анна повернулась к Светке.
— Светлана. А где можно умыться?
— Умывальник и все остальное в сенях. Справа. Пойдем — покажу, а то заблудишь! Спокойной ночи, Миша!
Она ушла, задернув занавеску. Свирельников разделся и плюхнулся на старинный пружинный матрац, сыгравший в ответ что-то похожее на музыку Губайдуллиной. Простыни были жестко накрахмалены и пахли чужой свежестью. Тонька, беря пример с матери, всегда в комод с чистым бельем клала пучок лаванды — и запах получался совершенно другой.
Михаил Дмитриевич почему-то вообразил, как он стоит возле свежей могилы, заваленной цветами и увенчанной старой, еще досвадебной фотографией бывшей жены, по щекам его текут слезы, а в руке он держит сухой веничек лаванды. Свирельников потрогал щеку, обнаружил влагу и замотал головой, чтобы отогнать жуткое видение. Комар, потревоженный в самый кровососущий момент, взлетел и обиженно занудил под потолком.
Вернулась Светка. Выключила лампочку и быстро разделась, светясь в темноте голизной. Потом плюхнулась рядом и, дождавшись, когда загубайдуллившие пружины утихнут, подобралась к Свирельникову.
— А ты знаешь, какой у них туалет? — шепотом спросила она.
— Какой?
— Отстой! Просто дырка, а внизу… Представляешь?
— А ты такой никогда не видела?
— Никогда! Мне все время казалось, что оттуда вынырнет какая-нибудь сволочь и схватит меня за попу или еще даже хуже! Как в «Звездных войнах». Там в мусорном отсеке такая лупоглазая тварь водилась. Помнишь?
— Не помню.
Невидимый кровосос, издав атакующий писк, спикировал теперь уже на свежее девичье тело — и был тут же звонко прихлопнут.
— У них еще и комары! — возмутилась она, стараясь в светлом мраке, льющемся из окна, разглядеть на ладони крошечные останки. — Как тут люди живут?
— Живут…
— А когда ты все это хочешь сделать?
— Что?
— А ты не понял?
— Нет.
— Микки, ты издеваешься! Сначала всем объявляешь, что я невеста. А теперь спрашиваешь: что? Свадьбу — вот что!
— А-а… В конце декабря, наверное. И сразу уедем куда-нибудь на Рождество.
— Алену ты пригласишь?
— Ты хочешь?
— Хочу.
— Зачем?
— Может, она мой букетик поймает…
— Лаванды?
— Почему лаванды?
— Пригласим, если захочет.
— Ты представляешь, я ей буду мачехой!
— Ты представляешь, я ей буду мачехой!
— Да, действительно! — с удивлением сообразил Михаил Дмитриевич.
— Но в декабре поздно.
— Почему?
— Не догоняешь?
— Нет.
— Живот будет видно.
— Ну и что?
— Ну, хватит тормозить! Стыдно же! Надо в октябре.
— Ах, вот мы какие!
— Какие?
— Такие…
— Какие-какие?!
— Стеснительные, — объяснил Михаил Дмитриевич.
— Стеснительные? — Невеста провела рукой по волосатой свирельниковской груди, нащупала крестик и попыталась разглядеть в темноте. — Ты себе новый купил? А чего такой хилый, на веревочке?
— Это подарок.
— От кого?
— От отца Вениамина.
— А мы будем венчаться?
— Обязательно.
— Кайф! Я в церкви просто улетаю! — говоря это, Светка продолжала шарить и нашарила. — Хочу!
— Нельзя.
— Почему?
— Здесь все слышно!
— А мы тихонько…
— У тебя тихонько не получается.
— Получится! Ты только не мешай! — Она попыталась предпринять некоторые женские меры.
Кровать оглушительно загремела в тишине своими авангардными пружинами.
— Тише, Аня услышит!
— Пусть услышит! Нечего было на меня так смотреть…
— Как?
— Как на телку по вызову!
— А ты пьяная! — догадался Свирельников.
— Не пьянее некоторых!
Свирельников вдруг вспомнил, как много лет назад вот так же в избе они с Тоней мешали спать бедной учительнице, и ему сделалось тоскливо. Он с раздражением оттолкнул старательную Светку, которая, надо признать, уже добилась определенных успехов…
