– Это Клим Грачев! – крикнул Лицедей. – Поехали, поехали! Они пытаются сбросить нас!
– Какого хрена! – возмутился Серп. – Надо было сбивать его, и все!
– Слишком неожиданно, – оправдывался Молот, вновь заводя машину. – Я не был готов, не успел ничего понять. Вы тут болтаете, не могу сосредоточиться.
– Быстрее, блин, упустим ведь! Поехали!
Драгоценное время утекало, с каждой секундой промедления проклятая «шестерка» уходила все дальше, увозя Вадика. Когда погоня возобновилась, Таня знала, что догнать Павла Ивановича они уже не смогут. Слишком темно. Еще она была уверена, что у человека, появившегося из ниоткуда на дороге, не было лица.
24
Если и стоило рискнуть, то только сейчас. Вадик понял, что Чертовы пальцы исчезли – он уже некоторое время не чувствовал их присутствия, похожего на прикосновение змеиной кожи. Он не имел ни малейшего представления, куда и почему они ушли, но не сомневался – в эти минуты в машине не было никого, кроме него и колдуна за рулем, полностью сосредоточившегося на дороге, без перерыва бормотавшего себе под нос что-то невнятное. Скорее всего, демоны отправились разбираться с преследователями, а значит, надо уравнять шансы, пока они не вернулись. Вадик глубоко вдохнул, решаясь, а через секунду, оттолкнувшись локтями от спинки сиденья, навалился всем весом на своего мучителя.
– Сука! – взвизгнул тот, но руля не выпустил, а потому Вадику удалось ухватиться за его волосы и, опрокинувшись назад, задрать ему голову к потолку. За последние дни он порядочно похудел, но оставшегося веса хватило, чтобы колдун, вопя от боли, выгнулся дугой, лишившись всякой возможности смотреть на дорогу.
– Отпусти, сволочь! – завизжал он, пытаясь оторвать ненавистного мальчишку от себя. – Отпусти, бл…
Машина вылетела с трассы, ее сильно тряхнуло. Вадика, с зажатыми в кулаках пучками седых волос, впечатало в сиденье. «Проиграл!» – вихрем пронеслось в сознании. В следующий миг они на полном ходу врезались в дерево.
25
Каждый раз все заново. Ласкает море груду замшелых камней. Течет вокруг небоскреба небо, мягко тыкаясь в окна верхних этажей. Словно слепой котенок. Словно пьяная смерть. Кто сказал, что сердце не может лгать? Кто сказал, что тьма не рождает свет? Откройте коробочку и взгляните на записки на стене. Их оставили праотцы да праматери. Каждая буква – тропа. Каждое слово – дорога. Нет у пути конца и начала, но он существует лишь до тех пор, пока мы не решим с него сойти. В Уставе Конторы, который никто никогда не писал, об этом ни слова. Усгар лар. Маджи сумвей.
26
Павел Иванович на негнущихся ногах брел через лес. Он не видел ни зги, но это не имело значения – все равно двигался наугад, никуда не стремясь. Его словно облепили со всех сторон толстым слоем мягкой ваты, окружающий мир почти исчез, отдалился и уже не мог играть хоть сколько-нибудь важной роли. Он чувствовал кое-что: холод в правой ступне, почему-то лишившейся ботинка; кровь, обильно текущую по лицу; тупую боль в спине; но все это происходило не с ним, а с кем-то другим, непонятным, незнакомым, с маленьким тощим человечком, которому давно уже пора было умереть. Единственное, что имело смысл, он прижимал к груди левой рукой. Правая не слушалась и висела вдоль тела, бесполезная, как сухая картофельная ботва. Книга. Его черный гримуар, труд последних двадцати лет, сокровище, проклятие, альфа и омега. Он должен был закончить ее, должен был написать последнюю главу. Все остальное – прах. Все остальное – бред. Бытие держалось на этой книге, вращалось вокруг нее. Именно она вела его, давала силу изломанному телу.
Тьма вокруг была абсолютна, однородна, бесконечна. Он вспомнил, как почти неделю назад возвращался в родной город на поезде, надеясь на скорое завершение трудов, как подумалось ему, что за окнами вагона в ночи плывут змеи. Теперь эти змеи ползли по его кровеносным сосудам, подбираясь к сердцу. Скоро, скоро он отдохнет.
Павел Иванович был не один во тьме, и прекрасно знал это. Чертовы пальцы следовали за ним. Как всегда. Они ждали, когда их верный слуга исполнит свой долг, ждали, когда невинная, чистая кровь ляжет изящными, но бессмысленными символами на последние страницы, когда вечность распахнет свои окованные железом ворота и выпустит их на свободу. Над теми воротами красовалась надпись, которую им едва не удалось опровергнуть. Они ждали. Сгорали от нетерпения, словно голодные псы при виде куска свежего мяса. Жизнь, наполненная вездесущей холодной осенью и неизбывной болью, звала их, вела на коротком поводке, как его когда-то вела тоска по родным местам. Они почти преодолели оставшиеся ступени, почти перешагнули порог. Замок, сложнейший, изящнейший из всех замков, отперт, засовы отодвинуты, цепи сброшены. Осталось лишь толкнуть дверь.
Павел Иванович споткнулся о торчащий из невидимой земли корень и рухнул вперед, не выставив перед собой ладони. Нос сломался с влажным, хлюпающим хрустом. Острая боль пронзила голову и немного прочистила сознание. Мокрая хвоя колола лоб, в одну из щек врезалась сосновая шишка. Все под ним было теплым. Это кровь, понял Павел Иванович, его собственная кровь. Он попытался подняться, но без помощи рук это оказалось невозможно. Осторожно опершись на левый локоть, он начал переворачиваться на бок, но тут локоть скользнул по сырой хвое, и Павел Иванович упал на спину, разжав пальцы, выпустив книгу. Слепо, беспомощно принялся он шарить здоровой рукой вокруг, но ладонь натыкалась лишь на узловатые корни и жесткие шишки.
– Где она, где она, Господи? – бормотал Павел Иванович, хотя от каждого произнесенного слога боль в искореженном лице вспыхивала сонмом солнц. – Где моя тетрадочка, Господи, Боженька-Боженька, где она, моя, моя тетрадочка?
Силы покидали его стремительно, утекали вместе с кровью, уходили вместе с воздухом из разорванных легких. Черная книга, поддерживавшая жизнь, исчезла, а старое, немощное, убитое тело отказалось работать без нее.
– Помоги мне, Господи-Боженька, – еще шевелились губы, еще рыскали по земле ладони, но сердце уже перестало биться. – Пожалуйстапрошугосподибоженькапомоги…
Хлынуло изнутри горячее, Павел Иванович булькающе всхрапнул, захлебываясь, и, перед тем, как все закончилось, успел даже разглядеть, что приготовили для него на другой стороне. Ад оказался на удивление прост: глубокая черная яма, в которой ждали все убитые им дети. Они смотрели на него голодными глазами и улыбались ртами, полными очень острых зубов.
27
«Шестерку» первым заметил, как и полагалось, Молот.
– А, вот они, – сказал он, указывая куда-то в темноту впереди. – Зря волновались.
– Ни хрена хорошего в этом нет, – проворчал Лицедей. – От аварий не стоит ждать приятных сюрпризов.
Он обернулся к Тане:
– Слушай, придется тебе все-таки нам помочь. Согласна?
– Конечно.
– Отлично. Держи фонарь.
