– Итак, я прочитал все ваши работы, многие мне понравились. Но, надо признать, кое-кто меня разочаровал, с них и начнем, пожалуй. Танюша, будь добра, выйди к доске.
– Я? – спрашивает Таня удивленно.
– Да-да. Давай не задерживай класс, иди сюда.
Таня встает, медленно идет между рядами парт. Никто не смотрит в ее сторону, дети перешептываются между собой. Ей почему-то кажется, что все закончится просто подзатыльником. Учитель даст по башке, отправит назад на «камчатку», и больше ничего страшного. Нет, постойте… это же…
– Итак, Танечка, прочти всем свое сочинение, – говорит учитель, протягивая ей двойной листок в линейку, вырванный из школьной тетради. На первой странице написаны ее имя, фамилия и класс – шестой «В». Все сильнее мучимая неправильностью происходящего, Таня разворачивает листок, пытается прочесть текст, но у нее не получается: мелкие, разборчивые буквы не знакомы, это не буквы даже, а какие-то странные символы, вроде самодельных иероглифов.
– Ну?
– Я не… не могу, – Таня понимает, что упускает самое важное. Оно прямо тут, под носом, но все ускользает и ускользает от взгляда. – Не могу прочитать.
– Попробуй. Ты должна.
Она снова вглядывается в закорючки, и те вдруг складываются в текст:
«МОЙ ОТЕЦ – УБИЙЦА».
Она открывает рот, чтобы начать читать, но голос замирает в горле.
– Все-таки не можешь прочесть? – удивляется учитель. – Что ж, придется оставить тебя в классе до тех пор, пока не научишься. Все остальные свободны.
Таня поворачивает голову и видит пустой класс. Спинки стульев, по всем правилам придвинутых к партам, чистые столешницы, линолеум без единой черной полоски или прилипшей жвачки. Так правильно, но так мертво. Картинка начинает неспешно складываться у нее в сознании.
– Ну, попробуй, – говорит учитель, поднимаясь со своего места. Под свитером проступают багровые буквы. Таня вновь смотрит на свое сочинение – теперь там всего одна фраза, криво написанная поперек обеих страниц: «ВЫВЕРНУТЬ НАИЗНАНКУ». Она вспоминает и понимает.
– Читай! – велит учитель, растопыривая руки и слегка приседая, словно собираясь поймать ученицу. – Читай! Читай!
– Не буду, – отвечает Таня.
– Почему?
– Это всего лишь морок.
Грачев теряет форму, растекается в окружающем его пространстве черной кляксой, огромным шевелящимся пятном, в котором проступают хищно оскаленные пасти. Он набрасывается на ученицу и проглатывает ее.
Она падает во тьму, зная, что ждет внизу.
– Ты наша! – шипят пустые голоса со всех сторон. – Наша! Наша!
– Вывернем наизнанку! – грозится, смеясь, Лешка Симагин. – Сожрем твои кишки!
– Навсегда! – обещает директриса, мерзко хихикая. – На этот раз ты останешься здесь навсегда!
– Сдохнешь, сука! – хрипит Кривошеев. – Сссдохнешшшь, сссука!
Ледяная вода принимает мягко, без плеска. Таня не успевает задержать дыхание, отчаянно барахтается, пытаясь вырваться к поверхности, но множество цепких пальцев смыкается на ее ногах, и мертвый Федор Петрович шепчет в самое ухо:
– Пришла пора вернуться на дно.
Таня брыкается, однако хватка чертовых рук не ослабевает, и она погружается все глубже и глубже. Смерть наполняет тело, расползается по венам, пропитывает мышцы, растворяет ее в себе, превращает бытие в безумное, никчемное сновидение.
Она лежит на спине, мокрая хвоя колет голую спину. Горячий язык касается ее сосков, ползет влажным слизнем по груди, замирает на подбородке.
– Она не проснется, – раздается рядом знакомый шепот. Мягкий. Нежный. И вот уже не один, а несколько языков ласкают ее кожу. Таня опускает взгляд и, задыхаясь от ужаса, отшвыривает от себя липкую, изменяющуюся, хихикающую тварь.
Потом была поляна. Облезлые сосны вокруг, пять высоких тощих фигур, согнувшихся над ней, – как на том рисунке, что кто-то исправил во втором классе. Она стояла на ладони, и Чертовы пальцы сжимались в кулак, собираясь раздавить ее.
– Сейчас все кончится, – пообещал один из них голосом Кривошеева. – Но сперва насладись зрелищем.
Таня вдруг увидела себя со стороны, в машине на пустой трассе в нескольких километрах от города N. Вот она приподнимается, поворачивается назад, перегибается через спинку сиденья, склоняется над неподвижно лежащим Вадиком.
– Он нужен нам! – зарычал кто-то за его спиной. – Убей! Отдай его!
Таня смотрела, как ее руки ложатся на тонкую мальчишескую шею, как напрягаются пальцы, наполняясь силой, готовясь к решающему, роковому движению.
– Ну же, – настаивает кто-то за спиной. – Это у тебя в крови. Это семейное. Еще чуть-чуть – и ты сможешь повелевать нами. Забудь старика, он слаб, он безумен. Подумай, что мы в состоянии подарить тебе.
– Во всей школе сейчас идут уроки! – закричала в отчаянии Таня, чувствуя, как струятся по щекам слезы. – А вы здесь так шумите! За то задание, которое я вам дала, каждый из вас получит оценку! Каждый! Из! Вас! Суки! Получит! Оценку!
Ее руки замерли на горле мальчика, остановились в последний момент – она больше не могла видеть, но знала, а потому продолжала кричать изо всех сил, не думая, не прерываясь:
– Я соберу тетради! Я сейчас соберу тетради! В башках у вас говно, сраные уроды! Встань с пола, сучонок! Еще раз увижу – родителей в школу!
Чертовы пальцы отступили, то ли в замешательстве, то ли готовясь нанести карающий удар. Но Таню это уже не волновало, она шагнула к ним, ослепленная яростью, развивая и закрепляя достигнутый успех, хлеща криками, словно тяжелым кнутом.
– В каком году родился Аттила в каком году родился Аларих отвечать мне когда тебя спрашивают засранец! Чтоб вы сдохли твари мрази ублюдки! Засуньте свой педсовет себе в жопу! Да я ударила его и снова ударю и еще десять раз ударю потому что это не ребенок а последняя сволочь таких только мордами по полу возить…
Далеко впереди полыхнуло. Все вокруг залил хлынувший откуда-то из глубины леса яркий белый свет, мир лишился теней – тут Таня в первый и последний раз смогла отчетливо разглядеть стоявших перед ней братьев Грачевых, увидела Чертовы пальцы во всем их загробном величии и уродливо-безликой красоте.
Вместо кожи – глина, покрытая множеством кривых, пересекающихся трещин. Из трещин выползает плотными тонкими струйками темный дым, сочится гной. Тела увиты выцарапанными на глине надписями на неизвестном языке, надписи эти свисают с шей и запястий подобно обрывкам цепей или веревок. В ладонях – сквозные дыры, а на месте лиц – ямы, выбоины, в глубине которых полыхает тусклое пламя.
А потом видение сгинуло, сразу же умолкли проклятые голоса. Таня пришла в себя, будто вправду вынырнула из черного омута, завертела головой, судорожно хватая ртом воздух. Ужас прошел, и на его место явилась ярость.
