– А, – сказал Молот, теперь голос его мог принадлежать только смертельно больному. – Вот еще что… возможно, если все пройдет хорошо, тебе предложат работу в несуществующей организации… несуществующую работу, у тебя врожденные способности… разумеется… это вряд ли вероятно, но мало ли… смотри сама… лучше откажись… кхха… для своего же блага, откажись… ладно… тормози.
Таня остановила машину.
– Выходи, – пробормотал Молот еле слышно. – Забирай мальчишку.
Таня открыла дверь, обернулась. Молот сидел, откинувшись на спинку сиденья, открывая и закрывая рот, будто выброшенная на берег рыба. Лицо его стало настолько серым, что это можно было увидеть даже в темноте. Руки, одна из которых еще сжимала запястье ребенка, заметно дрожали. Теперь он казался глубоким стариком, изможденным и высохшим. Но с Вадиком произошла обратная перемена. Синяк полностью рассосался, ссадина на виске подсохла, на щеках появился румянец, с ладоней исчезли уродливые кровоподтеки от веревки. Он медленно приподнял веки, уставился на Таню с легким недоумением, какое бывает у людей сразу после долгого сна.
– Господи, – Таня тяжело сглотнула. – Что ты сделал?
– Не дал ему умереть, – ответил Молот, слегка приподняв голову. – Идите… а я… останусь… мне в другую сторону.
– Давай я тебя в больницу подброшу. На машине, а? Мы успеем.
– Она без меня не поедет. Идите. Не теряйте…
– В смысле, не поедет? – Таня бросила взгляд на приборную панель. Указатель уровня топлива сообщал, что бензобак пуст. Как и десять минут назад, как и в тот момент, когда она впервые села в эту «десятку» у крыльца школы. Подсветка на панели медленно гасла, свет фар тоже тускнел. Энергия стремительно покидала автомобиль, утекала вместе с жизнью последнего из его хозяев.
– Господи, – Таня, лишившаяся всякой способности удивляться, приняла новое чудо, как данность. – Я не знаю, как…
Но Молот больше не отвечал. Слабо мигнул спидометр на панели, и машина погрузилась во мрак, превратившись в обычную металлическую конструкцию, холодную и неподвижную.
Таня обошла «десятку», помогла выбраться Вадику, вытащила два фонаря.
Молот лежал, запрокинув голову, и, не мигая, смотрел сквозь заднее окно в небо, где из-за рваных клочьев туч показалась ущербная луна. Серебряный свет отражался в его зрачках.
– Пойдем, Вадим! – торопила Таня мальчика. – Грачев догоняет. Нам нужно спешить.
Королев сделал шаг и едва устоял на ногах. Видно было, что силы еще только начали возвращаться к нему.
– Холодно, – сказал он.
Таня накинула ему на плечи свою куртку, взяла за руку.
– До города осталось совсем немного. Ты сможешь идти?
– Попробую, Татьяна Павловна, – чуть слышно ответил Вадик. – Только не очень быстро.
– Хорошо-хорошо, главное – иди.
Вадик переменился в лице. Глаза забегали, а ноздри раздулись, словно у напуганного жеребенка. Он снова стал бледным, как простыня.
– В чем дело? – спросила Таня.
– Запах, – с трудом выговорил Вадик трясущимися губами. – Разве вы не чувствуете? Мертвецом пахнет.
Таня принюхалась. Действительно, в воздухе появился приторный аромат разложения. Он становился сильнее с каждой секундой, накатывал неспешной тошнотворной волной.
– Черт побери, – процедила Таня. – Наверно, это Грачев. Скорее!
Она повернулась в сторону города, потянула мальчика за собой. Спокойствие и уверенность, появившиеся после победы над Чертовыми пальцами в видении, исчезли бесследно, больше всего ей сейчас хотелось оказаться в своей кровати. Детское, глупое желание, но оно было настолько сильным, что Таня приготовилась тащить Королева даже волоком, лишь бы приближаться, приближаться к дому.
– Стоять! – не крик, не вой, не хрип, нечто среднее, совершенно противоестественный звук. За спиной. Все это уже было. Мальчишка рядом, чудовище, приближающееся сзади. Во сне, а потом еще раз, в школе. И вот теперь снова. Нельзя опять бежать, иначе никогда не закончится эта проклятая ночь, иначе сомкнутся на горле Чертовы пальцы, иначе…
Вадик всхлипнул. Таня обернулась, и луч фонаря упал на крадущееся в темноте чудовище. Клим Грачев выползал на дорогу. Он шел на ногах, но движения его, странно плавные, водянисто перетекающие одно в другое, напоминали о большой черной змее, подкрадывающейся к двум парализованным страхом жертвам. Таня почувствовала, как подступает к горлу тошнота.
Грачев был одет в кожаный плащ, снятый с погибшего Лицедея, однако плащ не мог скрыть того, что тело под ним стремительно разлагалось. Капала на асфальт мутная жидкость, а потемневшая, разбухшая плоть сползала с костей. Колдун вернул себе лицо, но от него вновь осталось не так уж и много. Левая глазница опустела, щека под ней полностью провалилась, обнажив желтую челюсть, кое-где еще прикрытую остатками десны. Говорить ему было трудно, но он пытался.
– Отдай мальчишку, – проскрипел Клим Грачев. – Мне нужна кровь.
Вместо ответа Таня вытащила из заднего кармана джинсов обломок ножа из неизвестного белого металла, выставила перед собой, хотя и понимала, что ценность обломка как оружия, особенно в ее руках, стремится к нулю.
– Мое лицо гниет, – сказал Грачев. – Это очень больно.
– Мне насрать, – ответила Таня.
– Мои братья снова умерли, – сказал Грачев. – Я остался здесь один.
– Хорошо.
– Отдай пацана, а я отпущу тебя. Разойдемся миром.
– Нет, – Таня отступила на пару шагов, загораживая собой Вадика. – Не разойдемся.
Грачев пошатнулся, взмахнул руками, стараясь удержать равновесие. При этом несколько пальцев правой руки его с влажным хрустом отломились от запястья.
– Чего ты хочешь? – прохрипел колдун, не обратив ни малейшего внимания на потерю. – Я все выполню. Я буду служить тебе, буду твоим рабом. Достанусь по наследству.
Восставшего мертвеца мотало из стороны в сторону, как сильно пьяного, несколько длинных сальных прядей, остатки некогда густой шевелюры, падали на изуродованное лицо.
– Все, что хочешь, – твердил он, пока содержимое его живота выползало черной пузырящейся массой из разошедшегося пахового шва. – Как сраная золотая рыбка – любое желание.
– Не надо, – сказала Таня. – Отойди.
Утробно зарычав, Грачев бросился на нее, вытянув перед собой руки. Таня отскочила, замахиваясь обломком ножа, но ударить не успела – правая нога колдуна, на которой уже не оставалось плоти, сломалась чуть ниже колена, и он мешком рухнул наземь. От удара голова его треснула, брызнул гной, нижняя челюсть вместе с языком отлетела в сторону. Существо, уже совсем не походившее на человека, приподнялось на локтях, единственный глаз, налитый кровью, уставился на Таню. В этом взгляде не было ничего: ни мольбы, ни гнева, ни злобы. Пустота. Вечность.
