Затем была дорога, крадущаяся среди панельных пятиэтажек. И детские площадки, чью казенную пестроту сожрала ночь. И заброшенные сараи. И автостанция, где нашлись расписание автобусов до областного центра и круглосуточная закусочная под названием «Старт». Карина вошла внутрь, добралась до прилавка и долго стояла, молча читая нехитрое меню, пока откуда-то из недр заведения не вынырнула дородная женщина в запачканной горчицей бейсболке. Карина взяла кофе и пирожок с повидлом.
Она опустилась за ближайший к прилавку столик. Судя по прочитанному на станции расписанию, первый автобус отсюда должен был отправиться в половине шестого утра. У нее оставалось достаточно времени, чтобы окончательно сойти с ума. Съев пирожок и не почувствовав вкуса, девушка прислонилась к стене и закрыла глаза, надеясь хотя бы на несколько секунд избавить разум от жутких образов прошедшего дня.
Когда Карина очнулась, они сидели по другую сторону стола. Чудовище в шрамах – напротив, костлявый – у прохода. В первые несколько секунд она думала, что это сон. Как иногда думают персонажи глупых фильмов, постоянно восклицающие «ущипните меня». Но потом здоровяк растянул в ухмылке мясистые губы, неоспоримо доказывая реальность происходящего, и Карина заскулила от ужаса.
– Далеко ушла, – сказал здоровяк. Шрам у него на шее покрывала блестящая розовая корочка. – Да только зря старалась, сестренка. Мой немногословный кореш может унюхать нужную бабу хоть за десять километров.
Тощий кивнул, медленно, словно глубокий старик.
– Кстати, – продолжал здоровяк. – Можешь звать его Бухенвальдом. А меня – Штопаным. Теперь, когда познакомились, тебе придется поехать с нами. Отказа не примем, понятное дело. Не положено. Допивай кофе и пошли.
Пластиковый стаканчик перед ней действительно был наполовину пуст. Карина не помнила, чтобы пила из него. Интересно, успело ли содержимое остыть?
– Послушайте, – сказала она дрожащим голосом. Каждое слово давалось с огромным трудом. – Я ничего вам не сделала. И не сделаю ничего, клянусь. Ни слова не скажу никому. Это мне самой просто не выгодно, да?
– Не старайся, – сказал Штопаный. – Мы тебя знаем. Будь твоя воля, сидела бы сейчас в ментовке, валила все на хахалей. Но дело даже не в этом. Просто кое-кто хочет встретиться, сестренка.
– Кто?
– Увидишь.
– Зачем со мной встречаться?
– Потому что ты – невеста Господа Нашего. Хватит языком трепать, допивай быстрее.
Они сумасшедшие, поняла Карина. Чокнутые последователи Куницына, фанаты давно мертвого маньяка. Нужно попытаться вырваться из ловушки, нельзя позволить им увести ее в машину. Шансов мало, но сдаваться на милость врага – верная смерть. Что если резко подняться, опрокинув на ублюдков стол, и, пока они мешкают, сбежать?
– Даже не думай, – сказал Штопаный, тут же прочитав ее мысли. – Рыпнешься, и я сделаю вот так еще раз! – перегнувшись через столешницу, он ударил Карину кулаком в левую скулу. Голова мотнулась в сторону, на мгновение полностью опустев, а затем наполнилась жаркой, гулкой болью. Крик вырвался против воли, истошный и отчаянный. Карина заставила себя замолчать и закрыла ладонями лицо, добрая половина которого, казалось, превратилась в раскаленные угли.
– …Орать вовсе не обязательно было, – донесся до нее сквозь звон в ушах ровный голос Штопаного. – Ничего хорошего не выйдет. Только еще кто-нибудь поранится.
В подсобке послышался шум, затем шаркающие шаги. Хлопнула дверь за прилавком. Почти одновременно рядом скрипнул стул – похоже, Бухенвальд поднялся со своего места. Карина не могла отнять рук от лица. Она была в темноте, и мечтала остаться в этой темноте навсегда.
– Чего шумите? – раздался голос продавщицы. – Чай не дома.
– Уходите, – прошептала Карина, едва шевеля губами. – Пожалуйста.
– Эй, ты! – продавщица явно не испугалась ночных гостей. – Ну-ка, назад. Я охрану позо…
Она захрипела и замолчала. Что-то ударилось о прилавок. Что-то хрустнуло. Снова. Потом звуки кончились, осталось только Каринино тяжелое дыхание, привкус крови во рту и осенняя земля, которой все еще пахли пальцы. Спустя несколько секунд Карина осмелилась убрать их от лица. Продавщица, по-прежнему в запачканной горчицей бейсболке, не мигая, смотрела прямо на нее. Смотрела уже с той стороны, из смерти, потому что голова ее была свернута набок под невероятным, жутким углом, а стремительно багровеющую сломанную шею прижимала к прилавку костлявая ладонь Бухенвальда. Из широко раскрытого рта женщины вытекала на сальную пластиковую поверхность розовая слюна.
– Я же говорил, – вздохнул Штопаный. – Вишь как.
Бухенвальд поднял руку, и продавщица, не закрывая глаз, сползла вниз, словно кукла в человеческий рост, набитая тряпьем и камнями, – и стала одним целым с щербатым кафелем пола, с холодным бетоном стен, с остановившимися стрелками часов на стене. С Тимуром. С Мишей. Карина поняла, что хочет того же: больше не быть, больше не знать. Она вновь закрыла лицо ладонями, прижала их крепко-крепко, надеясь отгородиться от мира. Там, снаружи, творилось зло. Снаружи чудовища убивали людей. Снаружи девушка, чье имя она позабыла, дрожала от слез, от боли, от участи, что ждала ее впереди. А здесь пахло дымом и осенней землей.
Одно чудовище выпило холодный кофе. Поднялось из-за стола.
Второе схватило девушку за плечи, потом за талию, подняло в воздух, как подушку, хотя девушка весила, наверное, вдвое больше его самого, взгромоздило на плечи и понесло к выходу. Они погрузили ее в знакомую машину, на заднее сиденье, привязав руки к поручню потолка колючей бечевкой. Это была машина Тимура.
Сам Тимур тоже был внутри – по крайней мере то, что от него осталось. Штопаный, сидевший на переднем пассажирском кресле, держал его отрезанную голову перед собой. Он задрал свитер, и из открывшихся на животе каверн протянулись к этой голове червеподобные твари, каждая в палец толщиной, сочащиеся сукровицей и серой слизью, жадно двигающие крохотными своими щупальцами. Они впились в глаза, щеки и язык Тимура, в огромную рану на шее, принялись пожирать его плоть. Их тела сокращались, пульсировали, проталкивая проглоченное вглубь. Штопаный хихикал, тонко и непрерывно.
Девушка, чье имя растворилось в наступающей ночи, не обращала на этот смех внимания. Она смотрела, как исчезает любимое лицо, превращаясь в кровавое месиво, как обнажаются желтые кости и смерть проступает сквозь маску жизни. Она не чувствовала ничего, потому что запретила себе чувствовать. Рядом с ней на сиденье покоилась коробка с другим черепом, куда более могущественным, и ей казалось, что он изучает ее, ощупывает взглядом, готовит нападение. Неважно. Это было неважно, потому что страх потерял свой смысл.
Бухенвальд, устроившийся за рулем, вел машину уверенно и легко, явно направляя ее вон из города – если в первые несколько минут девушка, чье имя растворилось в ночи, замечала за окном светящиеся вывески магазинов, то вскоре они сменились частными домами, а затем по обе стороны потянулись плохо различимые в темноте громоздкие силуэты заброшенных заводов: трубы, коробки цехов, бетонные заборы с колючей проволокой поверху.
