— Он эгоист! Он даже приходил-то к ней редко. Она всегда просила меня позвать или привести его.
— Значит, вы понимаете, что у нее могли быть основания сделать так, чтобы его обвинили в ее смерти.
— Она не могла убить себя… Я не могу в это поверить…
— Вам всегда было ее жалко… вы выпили… пару стаканчиков… И она попросила вас отнести инсулин в его комнату…
— Нет! Послушайте, мне не нравятся ваши намеки, мистер Тейлор. Не думаю, что мне следует продолжать этот разговор. — Она скрестила руки на груди и уставилась на него.
— Отлично. Оставим эти вопросы до суда, когда вам придется отвечать под присягой.
Ему было жаль так жестко разговаривать с этой женщиной, но он хотел вывести ее из равновесия. А что, если это не удастся? Кевин быстро отогнал от себя этот вопрос. Он убрал блокнот в кейс.
— Если вы это сделали и это выяснится в суде, вас сочтут соучастницей преступления. Серьезного преступления.
— Я этого не делала.
Кевин поднялся.
— Но, разумеется, если вы сделали это, не зная ее намерений, никто не сможет вас ни в чем обвинить.
— Я не относила инсулин в комнату мистера Ротберга, — повторила Беверли Морган.
— Хорошо, — кивнул Кевин. — Мне нужно побеседовать с другими людьми и проверить другие факты.
Он направился к выходу.
Беверли поднялась и проводила его в прихожую. Она смотрела, как он надевает пальто. Он посмотрел на нее. Перед ним стояла чернокожая женщина, вступившая в осеннюю пору своей жизни. У нее было мало счастья. Она получила профессию и пыталась воспитывать сыновей одна, без мужа. И все закончилось катастрофой. Она пила, но сохраняла свою работу. А теперь все кончилось, и кончилось самым ужасным образом. Конечно, ее пожелтевшие от выпивки глаза с каждым днем видели все меньше солнечного света. Казалось, что она родилась в солнечный день, а окружающий мир все сужался и сужался вокруг нее, и в конце концов она оказалась в темном туннеле. Кевин жалел о своей жесткости. Ротберг точно этого не стоил.
— Должен признаться, ваша стряпня пахнет изумительно.
Лицо Беверли не смягчилось. Она смотрела на него со страхом и недоверием. И он не мог ее в этом винить. Ведь все, что он сказал и сделал, было продумано и спланировано заранее. Почему бы ей считать его искренним? И все же сердце его сжалось.
— До свидания и спасибо вам, — сказал он, открывая дверь.
Беверли вышла на крыльцо и стояла, глядя, как он по узкой дорожке идет к лимузину. Харон открыл ему дверцу, потом повернулся и взглянул на нее. Кевин видел, как гнев и недоверие на лице женщины сменились ужасом и страхом. Она быстро закрыла дверь, и мгновение спустя он уже ехал обратно.
Как только Кевин оказался в зоне действия сети мобильной связи, он позвонил в офис, чтобы узнать, нет ли для него сообщений. Он понял, что все секретари уже уйдут, когда он вернется.
— Завтра в два у вас встреча с подружкой мистера Ротберга, Трейси Кейсвелл, — сказала Венди. — Больше ничего важного.
— Хорошо, тогда я поеду прямо домой.
— Подождите, мистер Тейлор. С вами хочет поговорить мистер Милтон. Минуточку…
Кевин надеялся, что разговор с Милтоном можно будет отложить до завтра. Беседа с Беверли Морган расстроила его, и ему не хотелось показывать это боссу. Собственная реакция его удивила. Ему не в чем было себя винить, но в работе на мистера Милтона было нечто такое, что заставляло его стремиться к успеху.
— Кевин?
— Да, сэр.
— Как все прошло?
— Не очень хорошо, — признался он. Хотя Кевин знал, что Харон не может его слышать, он заметил, что при этих словах водитель внимательно посмотрел на него в зеркало заднего вида.
— Да?
— Ей не нравится Ротберг, она называет его эгоистом и не может объяснить, как инсулин попал к нему в шкаф. Я спросил, не слышала ли она, как супруги ссорились, пересказал слова Ротберга, но она сказала, что не слышала. Она категорически отказалась.
— Понимаю. Что ж, не расстраивайтесь. Мы поговорим завтра и решим, как нам действовать. А пока расслабьтесь и обо всем забудьте. Передавайте привет вашей замечательной жене.
— Спасибо, сэр. Извините…
— Не за что извиняться, Кевин. Все будет хорошо. Я уверен.
— Конечно. До свидания.
Кевин нажал на кнопку, перевел телефон в режим интеркома и попросил Харона отвезти его домой. Водитель еле заметно кивнул. Кевин вспомнил, Мириам рассказывала ему, что Харон улыбался, когда она расспрашивала его про золотой ключ. Похоже, ее реакция его позабавила. Этот человек почти не разговаривал. Он никогда не задавал вопросов. Когда ему говорили, куда и кого отвезти, всегда казалось, что он уже все знает. Стекло между водителем и задними сиденьями постоянно было закрыто. Если нужно было связаться с водителем, это делали с помощью интеркома.
Кевина всегда интересовал Харон. Откуда он? Где он живет? Как давно работает водителем у Джона Милтона? Кевин был уверен, что этот человек не всю жизнь проработал водителем. У него было необычное лицо. Наверное, он много путешествовал и занимался чем-то интересным. Почему о нем никто ничего не говорит? Все ведут себя так, словно его нет. «Харон, отвезите нас туда», «Харон, заберите нас оттуда»… С ним не перекидывались даже парой слов. Есть ли у него семья? Был ли он женат?
Когда лимузин остановился у входа и Харон открыл перед ним дверцу, Кевин выходил очень неспешно.
— Ваш день тоже заканчивается, Харон? — произнес он.
— Да, сэр.
— Вам придется возвращаться, чтобы отвезти мистера Милтона домой?
— Без проблем, сэр.
— Да-да… Вы живете в городе?
— Я живу здесь, мистер Тейлор.
— Правда? В одной из этих квартир?
— Да. В квартире над гаражом.
— Никогда не знал. А вы женаты, Харон?
— Нет, сэр.
— Я почувствовал, что вы не из Нью-Йорка. Откуда вы? У вас такой красивый голос, но очень трудно определить акцент.
— Я местный, мистер Тейлор.
— Так вы из Нью-Йорка? — улыбнулся Кевин, но Харон не улыбнулся в ответ.
— Что-нибудь еще, мистер Тейлор?
«У этого человека нет никаких эмоций. Он словно киборг», — подумал Кевин.
— Нет-нет, Харон. Доброй ночи.
— Вам тоже, мистер Тейлор.
Кевин наблюдал, как Харон садится в лимузин и трогается с места. Потом он вошел в здание.
— У вас был хороший день, мистер Тейлор? — спросил Филипп, выглядывая из-за небольшого телевизора, стоявшего под стойкой. Он поднялся и вышел из-за стола.
— Тяжелый день, Филипп. А хороший или плохой, покажет время.
