Потом армия. Как ни странно, там Эрику было все же лучше, чем дома.
Война. Когда и дома-то не было. Была целая страна, которую надо было защищать. А дом…
Его, канцлера, называли всемогущим. Даже не так. Его называли «самым»: самым влиятельным, самым богатым…
Свой дом появился лишь после того, как король отправил канцлера в отставку. Нельзя же всерьез считать «своими» покои во дворце. Или огромный отцовский особняк в столице, который все эти годы открывали раз в сезон — канцлеру было положено принимать гостей на зимние праздники.
А этот дом был удивительно похож на него самого. Хмурый. Нелюдимый. Вздыхающий скрипом отполированных половиц. Его дом прятал серые тени в тайных полутемных уголках и доверял царапающим старый лак собачьим когтям больше, чем громким голосам редких посетителей.
Конечно, можно было сделать ремонт. Дом перебрали бы по бревнышку. Или вовсе снесли — отстроили на его месте новенький особняк.
Эрик фон Гиндельберг не хотел этого.
Он сроднился со старыми стенами, каким-то непостижимым образом научился дышать с ними в одном ритме.
— Я все съела, — доложила Агата, с преувеличенной серьезностью сложив руки на коленях.
Господин барон рассмеялся.
— А вот вы — нет, — заметила женщина.
Она с тревогой подумала, что хозяин дома осунулся за последние сутки. Ни кровинки в лице, ясные серые глаза потускнели, лишь выправка оставалась прежней. Безукоризненной.
— Доедайте! — потребовала Агата.
— Хорошо-хорошо. — В голосе Эрика фон Гиндельберга было наигранное недовольство, но Агата не обратила на это внимания.
Она смотрела канцлеру в глаза, которые улыбались. Искренне и как-то удивительно по-доброму.
— Вам стоило бы выпить гранатового сока, — задумчиво проговорила она. — Знаете, меня в детстве мама поила. Я была бледненькая, и ее это очень огорчало.
— Гранаты? — отвлекся мужчина от методичного накалывания ягодки на вилку. — Надо заказать. Фульд что-то говорил про то, что мне их есть необходимо. Особенно после работы с артефактами и потери крови.
— Потери крови?
— За все надо платить, моя дорогая госпожа Агата, — усмехнулся барон. — Артефактор платит кровью. Своей или чужой. На выбор.
Агата задумалась. Вдруг ей стало очень холодно. Даже под теплой шалью.
— Я готовился к нашей вылазке, — объявил господин барон после того, как они перебрались в гостиную и хозяин дома усадил ее в кресло около затопленного уже камина. — Вам не дует?
— Нет, все хорошо.
Женщина утонула в мягком кресле. Пылающий камин согревал и успокаивал, но, к сожалению, не избавлял от любопытства.
Барон, заметив, как подрагивает от нетерпения кончик ее носа, решил не томить — показать личины и кулон.
— Одну минуту.
Он уже выходил из гостиной, когда услышал:
— Если артефактор теряет столько сил. И… крови. Должны же быть какие-то процедуры? Укрепляющие. Поддерживающие. Надо узнать у доктора Фульда и выполнять неукоснительно!
— Зачем? — равнодушно спросил он, не оборачиваясь.
Когда барон вернулся, его гостья сидела с отсутствующим видом, закручивая кисти шали вокруг пальца в спиральку.
Он невольно залюбовался. Отсветы горящего камина на светлых, слегка золотистых волосах, так красиво контрастирующих с темной шалью. Веснушки. Их совсем немного, но они такие… трогательные. И конечно же, руки. Узкие ладони, длинные пальцы. Маленькое чернильное пятнышко на запястье. Она так увлеклась своим занятием, что пришлось обратить на себя внимание.
— Посмотрите на меня, — попросил Эрик фон Гиндельберг.
Агата подняла глаза и в ту же секунду вскочила, с трудом удержавшись от крика.
— Ну как? Хорошо получилось?
— Это… Это же не вы!
— Действительно, не я. То есть не совсем. Это — личина.
Гостья нахмурилась. Встала, оставив шаль на кресле. Обошла его вокруг.
— Слишком… бравый и образцовый. Какой-то… излишне правильный, что ли? Не живой…
— То есть вы хотите сказать, что в своем обычном виде я вам нравлюсь больше?
— Конечно, — не задумываясь, ответила Агата. И тут же смутилась.
А канцлер рассмеялся.
Она оценила беззаботный взгляд. Румяные щеки. И с нескрываемым отвращением поморщилась.
— Привыкайте, — приказал канцлер. — Сейчас собаки вернутся — посмотрите и на них.
— А как к вам обращаться?
— Эрик. Имя я менять не стал. Вы — моя работодательница. Думаю, по имени будет в самый раз.
— И сколько вам лет в этой личине?
— Так же, как и на самом деле, — сорок. Данные, к которым привык, всегда лучше оставлять без изменений.
— Сорок? — изумилась Агата.
Сквозь личину на миг проступило настоящее лицо барона Эрика фон Гиндельберга. Обиженное.
— Простите. — Она покраснела. — Я…
— Нет-нет… Вы правы. Я не выгляжу молодо. Сказывается служба. Знаете, как у нас говорят? Год за два. Но об этом после.
Он подошел и положил ей на колени кулон. Камень висел на простом, кожаном, очень длинном шнурке.
— Наденьте, — приказал розовощекий Эрик.
— Что это?
— Защита. От всего, на что у меня хватило фантазии. И прежде всего — от ядов. Кстати, будет жечь — знайте — рядом отрава. Ведите себя осторожно. Ничего не ешьте, ничего не пейте, ни к чему не прикасайтесь! Вам понятно?
— Да. А… камень. Он — настоящий?
— Вы про изумруд?
Агата нерешительно кивнула. Господин барон посмотрел на нее с недовольным изумлением.
— Вы же не допускаете, что я мог использовать какую-нибудь подделку? На искусственно выращенные камни чары такого уровня просто-напросто не лягут. Это же не массовое производство кристаллов для экипажей!
— Но это очень дорого!
— Естественно! Подвеске цены нет, и вовсе не из-за камня, поэтому будет правильным, если вы ее спрячете и не будете никому демонстрировать.
— Господин барон!
— Эрик, — недовольно поморщился он. — Привыкайте. Иначе нас раскроют еще до того, как мы начнем.
— Эрик, — повторила она, словно пробуя на вкус. — Я…
— Госпожа Агата. Выслушайте меня, пожалуйста, внимательно. Важна лишь жизнь. А камни. Металлы… Деньги… Все это вторично.
— Но мне нечем с вами расплатиться, — прошептала она.
— Я, кажется, не давал вам повода…
— Простите. Пожалуйста, простите меня. Просто…
