— Кулон защиты, аналогичный вашему.
— Для мамы?
— Нет. Для его величества. — Долгое молчание. — К сожалению, такая здравая идея, как защита для мамы, мне тогда в голову не пришла. И мама… До нее добрались.
— Простите, — прошептала Агата, понимая, что разбередила незаживающую рану.
Слабая, вымученная улыбка.
— Ни я, ни Карл… Нам просто в голову не приходило, что кто-то может пожелать смерти баронессе Гиндельберг. И если мы вдвоем с королем не замечали ее ежедневной, ежеминутной поддержки, если мы воспринимали ее заботу и мудрость как само собой разумеющееся, то нашлись те, кто оценил ее влияние по достоинству…
— Мне жаль.
— Ее отравили.
Агата вытерла слезы. Взяла Эрика за руку.
Вот кто ее за язык тянул?! Своим любопытством прошлась по открытой ране! И почему ей казалось за ужином, что ему стало лучше? Ввалившиеся глаза, заостренные черты… Где лекарство? Вот оно. Пей! Пей, Эрик…
— Спасибо, — смущенно проговорил барон, сделав глоток.
— За что?
— Вспомнить ее… Я так редко себе это позволяю…
В коридоре послышались шаги. Барон, жестом отметая все возможные возражения, поднялся, достал огнестрел и приказал:
— Зайдите за меня! За спину, Агата! Быстро!
Спокойный стук в дверь.
— Кто? — спросил Эрик.
— Управляющий Густав, ваша милость.
— Заходите.
Агата вздохнула с облегчением, увидев знакомого. На обожженном лице читались тревога за хозяев, желание помочь. Она слегка кивнула вошедшему, намекая, что барон чувствует себя уже лучше. По едва заметной улыбке поняла, что парень обрадовался.
— Задержали подрывника, следователь Майнц его допрашивает. Просят присоединиться госпожу Агату.
— Что значит «госпожу Агату»? — поднял брови господин барон.
— Дело в том, что это — ее племянник. Господин Конрад.
— Всеблагие! — всплеснула руками Агата и бросилась к дверям.
— Не так быстро! — перехватил ее Эрик. — Сейчас я надену личину и пойдем вместе.
— Но вам это сейчас не полезно.
— Обязуюсь выпить вашего вкусного зелья. Кстати, никому не сообщайте рецепт. Я знаю артефакторов, которые вас за него озолотят.
— Эрик!
Агата попыталась уговорить барона лечь, но все было напрасно. Осознав, что это так же бесполезно, как останавливать, например, снегопад, она смирилась. Однако лекарство барон выпил. Залпом. До дна. И даже… облизнулся!
Они спустились на кухню.
Вилла рыдала над сыном, пока Фульд бинтовал тому руку. Мальчик выглядел скорее виноватым и расстроенным, нежели испуганным. Двое солдат, на манер часовых, стояли у входа в подвал, откуда несло гарью и валил дым.
— Мой мальчик! Мой бедный, погибающий мальчик! — выла мать Конрада в перерывах между задыхающимися всхлипами, что сотрясали стены дома едва ли не сильнее самого взрыва.
— С ним доктор, — пытался объяснить женщине Ульрих, — легкое оглушение и небольшая царапина на руке. Поверьте мне, это не страшно.
— О, Конрад! — не слушала страдающая мать.
Агата и Эрик молча обошли Виллу.
— Вы зачем встали, Эрик? Ничего, требующего вашего личного присутствия в случившемся нет! Насколько я понимаю, юный исследователь немного увлекся химическими опытами — только и всего! Да перестаньте, наконец, так убиваться! — нахмурился доктор, обращаясь уже к Вилле. — Агата! Будьте так добры, заварите госпоже успокаивающий чай!
— Этого еще только не хватало! — На кухню, тяжело дыша, ворвалась фрау Берта. — Эта змея чуть не убила моего внука, а теперь собирается отравить единственную дочь! А вы все с ней заодно! О! Эта женщина уничтожит нас… Людвиг! Мой мальчик… Возвращайся и спаси нашу семью!
— Ульрих! Майер! Возьмите, пожалуйста, успокоительное. Отведите женщин наверх! Мать и дочь. Пусть выпьют лекарства и лягут в постель. Это приказ! — Удивительно, но женщины, ни слова не говоря, удалились пить лекарства, бережно поддерживаемые солдатами. — Теперь вы, Эрик! Зачем вы встали?!
— Я, когда чего-то не знаю, очень нервничаю, — примирительно заметил барон. — А когда я нервничаю, у меня ухудшается самочувствие.
— Стремление все контролировать — это невроз! — зло отрезал доктор Фульд.
— Это моя профессия.
— Можно, я продолжу опрос молодого человека? — скромно заметил следователь Майнц. — Или мы с ним вам мешаем?
— Нисколько. — Эрик огляделся, увидел стул, усадил Агату. Встал у нее за спиной. — Продолжайте.
— Прости, Агата, — подал голос Конрад.
Мальчик полулежал на огромном сундуке, накрытом белым фартуком. Под голову сердобольный Касс подложил мешок с крупой. Видимо, когда солдаты вынесли юного химика из подвала, бедному повару пришлось пользоваться подручными средствами.
— Да что случилось-то? — спросила Агата, когда ее взгляд остановился на бледном лице подростка.
— Я… увлекся… Не рассчитал.
— Чем ты увлекся?
— Я подал соискание на Королевскую премию в области химии.
— Это замечательно! Но зачем надо было так рисковать?
— Я не думал, что что-то может быть.
— Погоди. — Бывший канцлер придвинул стул и сел напротив мальчика. — Если мне не изменяет память, то все премии в области химии так или иначе связаны с выращиванием магических кристаллов, идентичных натуральным… Ты этим занимаешься?
Конрад кивнул.
Агата вопросительно посмотрела на Эрика, и тот пояснил:
— Магические кристаллы — редкость. Они очень дороги, и цена их растет по мере того, как уменьшаются объемы добычи на островах. Естественные запасы природных ресурсов неумолимо тают с каждым новым десятилетием. Рано или поздно это приведет к финансовой катастрофе, не говоря уже о том, что придется распрощаться с имеющимися возможностями.
— Не только в быту, в сельском хозяйстве и военной промышленности, но и в медицине! Представляете, к чему это приведет? — вздохнул доктор Фульд.
— То есть борьба идет за возможность искусственно выращивать кристаллы, не уступающие с точки зрения магического потенциала природным аналогам? — уточнила писательница.
— Именно, — кивнул барон и вновь обратился к мальчику: — Так что послужило причиной взрыва?
— Я… не знаю. Я так и не понял! Отец прав. Из меня ничего путного не выйдет, — потупился Конрад.
— Я в твои годы тоже все время что-то пытался доказать отцу.
Барон фон Гиндельберг пробормотал эти слова, ни к кому особо не обращаясь. Артефактор перебирал возможные варианты взрыва, вспоминая все, что он знал о химии. Знал он этот предмет весьма прилично, но ничего путного в голову не лезло.
