Рэнсом, прикрыв глаза от солнца, оглядел русло, вившееся на запад, к стоявшему в пяти милях городу Маунт-Роял. Он, пока шла эвакуация города, неделю провел в одиночестве на озере Констант, лавируя между оставшимися от него ручейками и илистыми отмелями. Когда больница в Маунт-Роял закрылась, Рэнсом собрался переехать на побережье, но в последний момент решил, что позволит себе еще пять деньков на озере, пока оно совсем не пропало. Временами он поглядывал на далекие пролеты автомобильного моста, где блестели окна тысяч машин, легковых и грузовиков, проносящихся к югу по прибрежному шоссе, словно разноцветные дротики.
Рэнсом тянул с отъездом, пока движение по мосту совсем не иссякло. К тому времени озеро, не так давно плескавшее чистые воды на тридцать миль в длину, съежилось до цепочки прудиков и проливов, разделенных подсыхающими мелями. По ним растерянно виляли запоздавшие рыбацкие суденышки, команда каждого молчаливо теснилась на носу.
Рэнсома это медлительное преображение скорее восторгало. Широкая гладь воды стекала сперва в мелкие лагуны, потом в лабиринт узких ручьев, и влажное ущелье речного ложа словно проступало из иного измерения. Прошлым утром, проснувшись, он обнаружил, что его лодка-дом уткнулась носом в берег маленькой бухты. Кругом, как равнина из кошмара, протянулась липкая грязь, усеянная телами мертвых птиц и рыб.
Когда он довел лодку до реки, когда пробрался между стоящими на берегу яхтами и рыбацкими лодками, прибрежный Ларчмонт оказался пуст. Опустели и рыбацкие сараи и плавучие дома, только болтались под навесами цепочки вялящихся в тени рыб. В сквериках на набережной еще не потухли костры, в которых сжигали отбросы, их дым проплывал мимо распахнутых окон, створки рам качались в теплом воздухе. На улицах – никакого движения. Рэнсом полагал, что кое-кто наверняка еще остался здесь, пережидая общий исход к побережью, но присутствие Квилтера с его загадочной ухмылкой почему-то представлялось дурной приметой – много их развелось за месяцы засухи.
Ста ярдами правее, за бетонными опорами моста, располагался заправочный причал, его деревянные сваи четко вырисовывались на фоне растрескавшейся грязи. Плавучий мол лег на дно, и рыбацкая флотилия перебралась от него к середине канала. Обычно под конец лета река разливалась в ширину футов на триста, а сейчас съежилась вдвое, если не больше, и виляла между плоскими мелями зловонным ручьем. Ил спекся накрепко, выдерживал человеческий вес, и от прибрежных вилл к воде протянулись мостки.
За заправкой начиналась яхтенная заводь, в устье которой стояла баржа Квилтеров. Переписав на них баржу, Ломакс, в качестве последнего щедрого жеста, оставил ровно галлон топлива – едва хватило, чтобы отвести судно на пятьдесят футов от причала до заводи. Внутрь ее не пустили, и баржа осталась стоять у входа. Миссис Квилтер проводила здесь целые дни, свесив рыжие космы поверх черной шали и ворча на народ, спускающийся к воде с ведрами. Рэнсом и сейчас ее видел – она крутила крючковатым носом, как сердитый попугай, обмахивала потемневшее лицо старым китайским веером и словно не замечала ни зноя, ни вони. На том же месте она сидела, когда он отчаливал несколько дней назад. Ее азартные вопли спугнули тогда компанию дачников, которые обкладывали вход в заводь мешками с цементом. В округлой гавани и в высокую воду волна не захлестывала узких пристаней, а сейчас щегольские яхточки просто завязли в иле. Покинутые хозяевами суденышки остались под бдительным присмотром старухи Квилтер.
Рэнсом любил и уважал эту женщину, вопреки ее уродливой внешности и недоумку-сыну. Зимой он нередко проходил по подгнившим сходням на баржу, спускался в темные внутренности, где на огромной перине, привязанной к штурманскому столу, поскуливая про себя, лежала хозяйка. Единственная каюта, заставленная пыльными медными фонарями, превратилась в лабиринт грязных закутков, разделенных старыми кружевными платками. Угостив женщину джином из припасенной фляжки, Рэнсом погружался в многословное обсуждение всех зол этого мира, а когда отплывал обратно в протекающем челноке ее сына, большие глаза Квилтера подо лбом гидроцефала пялились на него сквозь дождевую завесу подобно бешеным лунам.
Дождь! Рэнсом, припоминая, что значило когда-то это слово, поднял голову к сверкающему небу. Ни облачка, ни дымки, солнце висело над головой, как дыра в ад. Его вездесущий свет заливал растрескавшиеся поля и дороги вдоль реки. Небо застыло раскаленным эмалевым сводом.
Рэнсом перед отплытием повтыкал в воду у причала ряд крашеных жердей, но быстрый спад был очевиден и без них. По оценке Рэнсома, осталось меньше четверти прежнего объема воды. Отступая, вода словно оттягивала все за собой, а берега вырастали над ней двумя утесами. Усиливали впечатление вывернутые тенты над трубами многочисленных плавучих домов. Они задумывались как ловушки для дождя – хотя ни капли дождя в них так и не попало – а теперь превратились в ряды набитых воздухом мусорных мешков, словно люди надеялись умилостивить солнце, принося ему в жертву пыль и отбросы.
Рэнсом перешел по палубе к рулевой шахте. Помахал Квилтеру, таращившемуся на него с блуждающей улыбочкой. За его спиной медленно поворачивались тела развешанных на крючья под навесами рыбин.
– Скажи матери, чтоб отвела баржу, – крикнул через мелкий пролив Рэнсом. – Река все уходит.
Квилтер, словно не расслышав, иронически усмехнулся и указал на расплывчатые белые пятна, медленно проплывающие под поверхностью воды.
– Облака.
– Что?
– Облака, – повторил Квилтер. – Воды полно, доктор.
Рэнсом спустился в каюту плавучего дома, покачал головой, размышляя об оригинальном чувстве юмора Квилтера. Да, череп деформирован, наружность Калибана, но парня нельзя было назвать ни идиотом, ни простаком. Задумчиво-ироничная улыбка, любовный медлительный взгляд, словно проницающий самые потаенные мысли, рыжие кудри на уродливом черепе и искореженное лицо фавна со впалыми скулами и выпученными глазами – все это придавало Квилтеру устрашающий вид. Люди большей частью предпочитали держаться от него подальше, тем более что сумасшедший безошибочно попадал в слабые места и болевые точки и по-инквизиторски ковырялся в них. Пожалуй, подумалось Рэнсому под взглядом Квилтера, возвышающегося над кладбищем птиц, именно это чутье на человеческие слабости и связало их с полоумным юнцом. Квилтер наверняка учуял, что частые визиты Рэнсома на плавучий дом, одинокие дни среди болот у южного берега озера отвлекают того от необходимости взглянуть в лицо пустоте своей жизни. А может, парень угадал и то родственное чувство, которое Рэнсом питал к реке, отчего скрытые узы между обитателями ее берегов становились для него важнее дома и работы в больнице.
Все лето Рэнсом следил, как высыхает река, как ее невидимые связи съеживаются до тонких ниточек воды. Он лучше других понимал, что в нынешние времена роль реки не та, что прежде. Когда-то она была огромным часовым механизмом, и погруженные в нее предметы занимали свои места, как планеты на орбитах. Непрерывное поступательное движение реки, с каждым визитом на плавучий дом все острее ощущавшееся Рэнсомом: подъемы и спады, переменчивое давление на корпус лодки – было для него подобно гигантской эволюционирующей системе. Поступательное движение воды так же бессмысленно и бесцельно, как непрерывное и линейное течение самого времени. Истинное движение – в этих случайных и нестойких связях между объектами внутри – между ним и остальными речными жителями: миссис Квилтер с сыном, мертвыми птицами и рыбами.
