— Рассказывайте, — попросила она, — вы нашли
Монастырь?
— Нашел, — подтвердил он.
— И не были там?
— Не был, — он по-прежнему не открывал глаз.
— Почему?
— За сорок минут до того, как я позвонил матери
Виноградова, ей уже звонили и узнавали адрес этого монастыря. Этот неизвестный
монах всего лишь двоюродный брат Димы. Его зовут Арсений. Кажется, я опять
опоздал.
— Вы об этом так спокойно говорите… Он открыл глаза и
посмотрел на нее.
— Да, вы правы. Кажется, я просто перегорел. В общем, я
понял, что сделать все равно ничего не успею.
— Значит, Диму схватили? — в ее голосе не было
ужаса. Может, она тоже слишком устала?
— Не совсем. Он успел уйти. Я позвонил из Ленинграда,
вернее, из Санкт-Петербурга в Москву своим друзьям и попросил их предупредить
Диму. Что они и сделали. Он успел уйти только чудом.
— Почему бы вашим друзьям не забрать у него
документы? — спросила Светлова. — Вам не кажется, что они давно могли
это сделать?
— Нет, он им не отдаст. Он отдаст документы либо вам,
либо мне. Меня он уже видел в Никитском переулке и знает теперь со слов Агаева,
что мне можно доверять. Вы представляете, в каком он сейчас состоянии?
Затравленный, преследуемый, напуганный смертью своих товарищей. А вы хотите,
чтобы он отдал чужим людям? Так не бывает. Он ни за что не отдаст. Просто не
придет на встречу.
— А к вам он придет? — спросила она.
— Ко мне придет, — сказал он. — Я уже успел
назначить ему такую встречу.
— Где? — спросила она. Он покачал головой.
— Я пойду один. Слишком опасно ходить вместе. Два раза
мы спасались только чудом. Третьего раза быть не должно.
Она передернула плечами.
— Вы опять мне не доверяете.
— Доверяю, — очень усталым голосом ответил
Дронго. — Вы красивая молодая женщина. И я не хочу подставлять вас под
пули. Это даже нечестно. На встречу я должен пойти один. Вот если у меня ничего
не получится, тогда вы останетесь последней надеждой. Надеждой на получение
документа и его разглашение. Хотя, на вашем месте, я бы его никому не отдавал.
Слишком велик риск. Сделал бы просто копии и разослал по всем редакциям газет и
журналов, особенно оппозиционных. Вот тогда мог бы получиться грандиозный
скандал. И операция «Возвращение Голиафа» попала бы на первые полосы всех
ведущих газет мира.
— Страшная картина, — покачала она головой. —
Так вы можете свалить все руководство страны.
— Да, — кивнул он и вдруг спросил: — А вам,
простите, нравится это руководство?
— Не знаю, — растерялась женщина, — я в
политику не вмешиваюсь.
— А мне не нравится. Они лишили меня родины. Не той
родины, в которую ныне превратилась моя республика, став яблоком раздора
ведущих стран мира. И не той, в которой бесновались кретины из партийного
аппарата и взяточники-чиновники. И не той родины, которая сегодня в едином
националистическом угаре разделилась на пятнадцать частей и уже не может
остановиться, продолжая дробиться и дальше. Абхазия, Карабах, Приднестровье,
Крым, Чечня, северные области Казахстана, юго-западные области Таджикистана и
так далее. Все это было моей большой родиной. Той самой, за которую я проливал
кровь, был ранен, в которую я верил, которую любил. Теперь у меня нет ничего. Я
же не могу осколки великолепной вазы называть маленькими вазочками и любить так
же самозабвенно. Или лоскутки изорванной картины называть произведением
искусства и повесить в своем доме один из пятнадцати таких лоскутков. Я этого
просто не могу. И поэтому я их не люблю. И никогда не прощу им того, что они
сделали.
— Вы философ, — несмело сказала женщина. — У
вас своя идеология.
— Идеология «потерянного гражданина», — усмехнулся
Дронго. — Говорят, в американской литературе есть такое понятие,
применимое к целой плеяде блестящих прозаиков, — «потерянное поколение».
Так вот, мы — миллионы бывших советских граждан — поколение «потерянных
граждан». Мы еще создадим свою великую ностальгическую литературу как плач по
великой стране, в которой мы все жили. Мы еще создадим искусство. Ностальгии по
тем незабвенным временам, которые навсегда канули в Лету. Мы еще будем
напоминать о себе своим плачем по «павшему Риму», оплакивая то, что мы никогда не
сможем вернуть или возродить.
— Интересно, — сказала без всякого выражения
женщина. — Не думала, что вы так сильно втянулись в эту проблему. Мне
казалось, что вы только профессионал честно отрабатывающий свой хлеб.
— Напрасно, — возразил Дронго. — Я всегда
берусь только за те дела, которые меня лично волнуют. И в которых твердо знаю,
на чьей стороне.
— А сейчас вы на чьей стороне? — засмеялась
Светлова.
— На своей, — очень серьезно ответил
Дронго. — Сейчас моя самая главная задача — получить эти документы. Вы
меня извините, пойду приму душ.
— Конечно, — кивнула женщина. — Вы не
опоздаете на встречу с Димой?
— Нет, конечно. Я помню о встрече.
Он поднялся и снова пошел в ванную комнату. Раздевшись,
простоял под горячей водой не больше минуты. Обычно он стоял так гораздо
дольше. Он это часто делал, снимая с себя таким образом усталость. Затем снова
оделся и вернулся в комнату.
Она смотрела телевизор. На часах было около четырех часов
дня.
— Вы есть будете? — спросила женщина. — Я
приготовила жареную картошку. Простите, я больше ничего не умею.
— Нет, спасибо. — Есть он действительно не хотел.
Вместо этого он принес с кухни стакан горячего чая и блюдце с вареньем,
стоявшее в холодильнике. И только потом сел напротив нее. Телевизор его вообще
не интересовал. Он смотрел на нее. Длинные ноги, чуть грубоватые пальцы рук.
Она была по-своему симпатична: светлые волосы, прямой нос, умные глаза с
какой-то сумасшедшей искринкой.
Она поймала его взгляд.
— Что-то не так? — спросила она.
— Вы довольно красивая женщина, — откровенно
сказал он.
Она улыбнулась.
— Только не говорите мне это сейчас. За два дня вы
впервые обращаете на это внимание.
— Да, действительно глупо, — сказал он, словно
обращаясь к самому себе. — Я просто все время думал о Диме, забывая, что
рядом со мной такая женщина.
— Ничего, — улыбнулась она, — я не обижалась.
И тогда он молча поманил ее пальцем. Поцелуй был долгим. В конце поцелуя он
неловко дернул рукой, и блюдце с вареньем упало прямо на брюки женщины. Она
вскочила.
— Простите, — улыбнулся он, — я, кажется,
разучился быть Дон Жуаном.
— Ничего, — засмеялась она, — я сейчас все
вытру.
— Это не то варенье, — сказал он, — там
слишком много сиропа, — лучше снимите брюки. Вы все равно сегодня никуда
не пойдете.
